Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Привет, художник!

— А, Рами! — воскликнул Лахтела, вскакивая и бросаясь к нему навстречу, как будто хотел сию же минуту показать гостю все свои сокровища, только не знал, с чего начать.

— Ну, проходи. Вот здесь мы живем — пятеро художников. Это Бёрье — шведский живописец.

Раймо поздоровался с чернобородым сухопарым шведом, потом сел на изрядно потертый плюшевый диван и, выпив глоток вина из поданной другом бутылки, Начал рассматривать комнату. У одной стены были сложены штабелем жестяные банки из-под пива, под потолком висели мотки железной проволоки, шкафы были набиты всяким хламом. Две стены были сплошь увешаны картинами, на которых краски словно старались перекричать друг друга. На столе стояла скелетообразная металлическая скульптура, повсюду были разбросаны книги.

— Смотри, вот композиция из консервных банок. Правда, хороша?

Раймо окинул взглядом висевшее на стене сооружение из жестяных банок, соединенных при помощи сварки.

— Ты понюхай, это банки от сардин, — смеясь, говорил Лахтела.

Раймо потянулся через диван, втягивая воздух носом.

— Так это же новые, неиспользованные банки. Где ты их достаешь?

— Кто ищет, тот находит. Этот письменный стол я притащил сюда с какого-то двора, где старый дом ломали. Ты пей вино-то. Мы тут с Бёрье сейчас говорили о буржуазии Гётеборга. Это ведь город судовладельцев, которые наживаются на эксплуатации колоний. Надо всеми стоят богатые владельцы пароходных компаний, потом — заводчики, издатели, бизнесмены; за ними — архитекторы и высокооплачиваемые чиновники, которые замыкаются в своем узком кругу; затем идут зажиточные чиновники и рабочая элита; следующую группу составляют низкооплачиваемые, безработные и получающие социальные пособия шведы; ниже их — рабочие-финны, а на самой низкой ступеньке — греки, югославы и итальянцы.

— Я не успел подумать обо всем городе, — сказал Раймо.

— И лучше не думать. Тогда ты не видишь своего бесправия. Никто не старается тебя обсчитать, облапошить. Тебя просто не замечают. Поначалу это нравится, живешь себе как турист. Но вскоре начинаешь чувствовать, что со шведами у тебя не получается контакта.

— Ну и плевать, лишь бы была работа и деньги платили.

— У «Вольво» работа всегда есть. Пожалуйста, можешь вкалывать сколько влезет, пока с ног не свалишься. Но как только ты перестанешь тянуть сдельщину вровень с напарниками, так и ступай себе с богом. Социал-демократы теперь ударились в теорию и все объясняют, каким образом это общество действует, вместо того чтобы ухватиться за противоречия и добиваться перемен. Скоро выборы, и они сосредоточат все свои силы на охоте за голосами буржуазии и недовольного среднего класса. Какого черта!.. Этот новый министр торговли, чтоб ему пусто было, выступал тут по телевидению и толковал о том, насколько важны финансы, и о более справедливом распределении. Что же это за распределение, когда триста тысяч шведов живут на социальное пособие, а сотни тысяч относятся к низкооплачиваемым! Почти полтора миллиона пенсионеров требуют своей доли из средств, собираемых с налогоплательщиков, а молодежь в это время отказывается идти на заводы! Конечно, здесь нужны иностранные рабочие.

— Что же этот Бёрье поселился тут вместе с вами?

— Он исключение. Он повернулся спиной к этому обществу и вот, рисует серебристые разбитые автомобили.

— Что он сказал? — спросил Раймо, прослушав длинную тираду Бёрье и не поняв в ней ни слова.

— Он говорит, что капитал, профсоюзы и социал-демократы делают все, чтобы превратить рабочих в пассивное, безвольное стадо. Портовики и рабочие Кируны иногда еще проявляют непокорность.

— Ну так ведь и в Финляндии то же самое.

— Да, конечно. Но если бы эти сто с лишним тысяч молодых рабочих, в самом расцвете сил, вместо того чтоб ехать сюда на заработки, оставались бы в Финляндии да прижали бы господ хозяев к стенке, так это послужило бы хорошим примером и для шведов. Господи ты боже мой! Послушать, с каким жаром они болтают о гонении на евреев — а ведь вот финский рабочий постоянно подвергается гонению, только это тихое, невидимое, экономическое гонение. У финских и шведских капиталистов всегда имеется под рукой послушный резерв рабочей силы, который перебрасывается через залив, как только на западе повышается спрос на товары. Да уж, «процветание», черт возьми!.. И то же самое повсюду в Европе. Толпы рабочих кочуют из страны в страну, как полчища мышей-пеструшек в полярной тундре.

— Надо же работать, ведь без работы-то жить нельзя. И ты ведь пришел на «Вольво», — перебил его Раймо.

— Мне нужно собрать немного денег, чтобы купить железа. Потом примусь опять за свое дело — фигуры мастерить. У меня весной выставка. Там уж обязательно что-нибудь да купят из моих работ, и тогда я на коне. А как останусь без гроша, снова наймусь куда-нибудь на несколько недель. Прошлый раз я работал в прачечной. Елки-палки, сколько я повидал этих лагерей рабства!

У «Вольво» я нет-нет да и суну в карман обрезки труб или прутьев — из них потом выходят хорошие вещицы. Да ты допивай вино! Тут в соседней комнате один приятель с девчонкой уединился. Это я для них играл: создавал музыкальный фон.

— Эта жидкость не шибает в голову, — сказал Раймо, потягивая из бутылки слабенькое вино.

— А дорогих водок да коньяков не напокупаешься, — проговорил Лахтела и, раскрыв блокнот, начал быстро рисовать углем человеческие фигурки.

— Поешь колбасы, — сказал он, не отрывая глаз от бумаги. — Я стянул ее в магазине самообслуживания. Должны же чертовы буржуи хоть куском колбасы поделиться с художником, верно я говорю? Раз у моей старушки машины разлетелась к черту коробка скоростей. Угадай, что я сделал? Я написал на черном холсте какой-то букет цветов и понес в автомобильный магазин. Хозяин взял картину, а я ушел от него с коробкой скоростей под мышкой. Приходится иногда пускаться во все тяжкие, — закончил Лахтела со вздохом и бросил уголек на стол.

— Тебе легко, ты говоришь по-шведски.

— Сначала это было вовсе не легко, но мне приходилось работать в таких местах, где кругом одни шведы, ну и поневоле выучился. Эти шведы даже фамилий наших не умеют выговорить толком. Я тут пытался научить одну шведскую девушку некоторым финским словам. Она знает немного по-французски. Ну так вот. Она усвоила одно крепкое словечко и теперь, как приходит, так и ляпает его вместо «здравствуйте». Возможно, она и сегодня заглянет к нам. А как-то жила у нас одна датчанка, писала маслом картинки, там, наверху, так вот, за все время она вообще не сказала нам ни слова. К ней ходил один швед, тоже молчаливый. Она и с ним, видимо, обходилась без слов.

Раймо слушал рассеянно, прикладывался к бутылке да поглядывал на фисгармонию.