Сомерсет Моэм - Второе июля четвёртого года
- Название:Второе июля четвёртого года
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сомерсет Моэм - Второе июля четвёртого года краткое содержание
Второе июля четвёртого года - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
- Вы - Антон Чехов? - спросил Толстой.
Чехов не мог произнести ни слова. Сверху доносились веселые женские визги и песни.
- Ах, так у вас там девочки?!.. - потирая руки, воскликнул граф и, отодвинув хозяина, взбежал, как молодой, на второй этаж. Вечеринка была свернута, все занялись Толстым, а Чехов очень краснел и стеснялся.
"Хороший, милый человек, - говорил Толстой. - Когда я матерюсь, он краснеет, словно барышня".
Чехова называли подражателем Толстого. Лев Николаевич сам с удовольствием отвечал на эти обвинения:
"Вот в чем фокус: Чехов начинает свой рассказ, будто
цепляет свой вагон к моему паровозу, идущему из Петербурга
в Москву, едет зайцем до первой станции и, когда
возмущенный кондуктор уже собирается его оштрафовать,
Чехов пожимает плечами, предъявляет билет, и изумленный
кондуктор видит, что он, кондуктор, вошел не в тот поезд,
что поезд идет не в Москву, а в Таганрог, и тянет его
паровоз не толстовский, а чеховский. "Хоть ты и Иванов
7-й, а дурак".
Труд Чехова не остался бесплодным, он научился мастерски строить рассказы. Небольшая трагическая повесть "Мужики", например, сделана так же элегантно, как флоберовская "Госпожа Бовари". Чехов стремился писать просто, ясно и емко, и, говорят, стиль, которым он писал, прекрасен. Мы, читающие его в переводе, вынуждены принимать это на веру, потому что даже при самом точном переводе из текста уходит живой аромат, авторское чувство и гармония слов.
Чехова очень занимала технология короткого рассказа, ему принадлежат несколько весьма ценных замечаний по этому поводу. Он считал, что в рассказе не должно быть ничего лишнего.
"Все, что не имеет прямого отношения к теме, следует беспощадно выбрасывать, - писал он. - Если в первой главе у Вас на стене висит ружье, в последней оно непременно должно выстрелить".
Это замечание кажется вполне справедливым, как и требование, чтобы описания природы и персонажей были краткими и по существу. Сам он владел искусством с помощью двух-трех слов дать читателю представление, скажем, о летней ночи, когда надрываются в кустах соловьи, или о холодном мерцании бескрайней степи, укутанной зимними снегами.
Это был бесценный дар. Его возражения против антропоморфизма меня [Моэма] убеждают меньше.
"Море смеялось, - читаем мы в одном из писем Чехова [о рассказе его молодого друга Алексея Пешкова-Горького]. - Вы, конечно, в восторге. А ведь это - дешевка, лубок... Море не смеется, не плачет, оно шумит, плещется, сверкает... Посмотрите у Толстого: солнце всходит, солнце заходит, птички поют... Никто не рыдает и не смеется. А ведь это и есть самое главное - простота".
Так-то оно так, но ведь мы со дня творения персонифицируем природу и для нас это настолько естественно, что нужно делать неестественные усилия, чтобы этого избежать. Чехов и сам иногда пользовался такими выражениями, например, в повести "Дуэль" читаем: "...выглянула одна звезда и робко заморгала своим одним глазом". По-моему [по Моэму] в этом нет ничего предосудительного, наоборот, мне нравится. Своему брату Александру, тоже писателю, но слабому, Чехов говорил, что ни в коем случае не следует описывать чувства, которые сам не испытывал. Это уж слишком. Едва ли нужно самому совершить убийство для того, чтобы убедительно описать чувства убийцы. В конце концов, существует такая удобная вещь, как воображение, хороший писатель умеет "влезть в шкуру" своего персонажа и пережить его ощущения. Но самое решительное требование Чехова к авторам рассказов состоит в том, чтобы отбрасывать начала и концы. Он и сам так поступал, и близкие даже говорили, что у него надо отнимать рукопись, прежде, чем он возьмется ее обкарнывать, - иначе только и останется, что герои были молоды, полюбили друг друга, женились и были несчастливы. Когда Чехову это передали, он пожал плечами и ответил:
- Но ведь так оно и бывает в действительности.
Чехов считал для себя образцом рассказы Мопассана. Если бы не то, что он сам так говорил, я [Моэм] никогда бы этому не поверил, на мой взгляд, и цели, и методы у Чехова и Мопассана совершенно различны. Мопассан стремился драматизировать повествование и ради этой цели готов был пожертвовать правдоподобием. [Моэм разбирает некоторые рассказы Мопассана и находит у них мало общего с чеховскими]. У меня создалось впечатление, что Чехов нарочито избегал всякого драматизма. Он описывал обыкновенных людей, ведущих заурядное существование.
"Люди не ездят на Северный полюс и не падают там с айсбергов, - писал он в одном из писем. - Они ездят на службу, бранятся с женами и едят щи [русское национальное блюдо из кислой капусты]".
На это с полным основанием можно возразить, что люди на Северный полюс все-таки ездят, и если не падают с айсбергов, то подвергаются многим не менее страшным опасностям, и нет никаких причин, почему бы не писать об этом хорошие рассказы. Что люди ездят на службу и едят щи, - этого явно недостаточно для искусства, и Чехов, как кажется Моэму, вовсе не то имел в виду. Для рассказа надо, чтобы они на службе прикарманивали мелочь из кассы или брали взятки, чтобы били или обманывали жен и чтобы ели щи со смыслом - то есть, чтобы это был символ семейного счастья или же, наоборот, тоски по загубленной жизни.
Многие чеховские фразы сразу сделались знаменитыми, а потом вошли в обиход русского языка, и многие уже не знают, кто первым их произнес:
"Этого не может быть, потому что этого не может быть
никогда" - полная профанация доказательности.
"Волга впадает в Каспийское море" - глубокомысленное
изречение общеизвестных истин.
"На деревню дедушке" - письмо без адреса.
"Лошадиная фамилия" - неожиданное отпадение памяти,
невозможность вспомнить обычное слово.
"В Москву, в Москву, в Москву!" - крайнее нетерпение.
"Мы еще увидим небо в алмазах"
иронически-недоверчивое отношение к будущему.
"Человек в футляре" - нудный, боязливый,
закомплексованный человек.
"Дама с собачкой" - одинокая интеллигентная женщина.
"Унтер Пришибеев" - тупой фараон.
"В Греции все есть" - смысл этого выражения понятен
только русским.
"По капле выдавливать из себя раба" и любимая фраза большевистских унтер-пришибеевых: "В человеке все должно быть прекрасно!" - тоже чеховские. Самые обыкновенные слова "хамелеон", "злоумышленник", "попрыгунья", "хирургия", "налим", "чайка", "крыжовник", пройдя через чеховские рассказы, приобрели в русском языке как бы дополнительный, "чеховский" смысл. Таких слов очень много.
Врачебная практика, пусть и урывочная, сводила Чехова с людьми самых разных мастей - с крестьянами и фабричными рабочими, с владельцами фабрик и купцами, и со всякими крупными и мелкими чиновниками, игравшими в жизни народа столь разорительную роль, и с помещиками, скатившимися после отмены крепостного права к полной деградации. С аристократами и революционерами он, насколько можно судить, в те времена не знался, Моэм помнит только один рассказ под заглавием "Княгиня", в котором Чехов говорит об аристократии, и небольшую повесть "Рассказ неизвестного человека", где речь идет о народовольце, которому до чертиков "обрыдло" [надоело] заниматься террором. Он с беспощадной откровенностью описывал пассивность и никчемность помещиков, мерзость запустения в их хозяйствах; рисовал горькую судьбу фабричных рабочих, живущих впроголодь и работающих по двенадцать часов в сутки, для того чтобы хозяева могли покупать себе новые имения; изображал вульгарность и корыстолюбие купеческого сословия, грязь, пьянство, скотство, темноту и лень обираемых, вечно голодных крестьян и их зловонные, зараженные паразитами жилища.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: