Михаил Меньшиков - Письма к ближним

– Естественно, что слово принадлежит мне, – проговорил изящный Василий Петрович, воспользовавшись паузой калужского помещика. – Я здесь представитель тех самых «коллежских асессоров и советников», которые, по словам Евгения Маркова, напускают «чернильный потоп и бумажное извержение» на деревенскую Россию. Попробую защищаться. В последнее время делается просто модой нападать на бюрократию, – на нас скоро будут смотреть, как герой у Гаршина смотрел на красный цветок, как на воплощение зла мирского. Но позволю себе напомнить, что тот герой был немножко не в своем уме. Что такое бюрократия? Это скелет современного общества, – пусть мертвый, как мертвы ребра и позвоночный столб, – но отправляющий важную механическую функцию. Послушаешь – наше общество вздыхает о той стадии, когда этого скелета не было, но эта стадия – слизняков, существ зачаточных, мягкотелых… Смею думать, что народ наш не так низко стоит на биологической ступени. Пусть мы кости государства, мертвые кости, но безусловно необходимые для его плоти.

– Эх, – крякнул калужский помещик, – нельзя ли мне записаться в мертвые кости, право? При казенной квартире с отоплением, а?

Дамы засмеялись.

– Нет, в самом деле, – продолжал помещик, – правительство требует, чтобы мы жили на земле, а все соблазны оставлены в городе.

– Какие же соблазны?

– Да вот те, о которых говорит Евгений Марков: чины, оклады, ордена, пенсии, права службы, воспитания детей…

– Так позвольте-с, – перебил бюрократ, – неужели и всех помещиков посадить еще на жалованье и давать чины с пенсией? За какую же это службу?

– За земледелие! – выпалил помещик. – Прочтите у Евгения Маркова…

– За земледелие? Но ведь земледелием, сколько известно, занимаются и крестьяне, и сельское духовенство, и часть мещан. Если за земледелие, то последний мужик потребует тех же привилегий и будет иметь на них право.

– За культурное земледелие.

– Но и крестьяне кое-где ведут культурное земледелие. С другой стороны, очень это остроумно – взять с народа остатки имущества в виде налогов, чтобы оплатить ту культуру, которая недоступна теперь даже помещикам. Или вы полагаете, что вконец разоренный народ в состоянии будет перенять не только высокую, но хотя бы какую ни на есть культуру от генералов-помещиков?

– Речь идет не о генеральстве, а об уравнении прав. Вам, чиновникам, дано все, нам, помещикам, – ничего.

– Извините, Борис Григорьевич, но будьте же хоть немножко справедливы. Что такое имеют чиновники за свой государственный труд? Ведь только содержание и ничего больше. Чины и звезды – это же не существенно, их ведь и дают только потому, что правительство не в силах платить широко. Чины и звезды – позолота не слишком сладкой пилюли, именуемой окладом. Вспомните также, что титулы и звезды – удел не всех чиновников, а лишь немногих выдающихся. Встречаются исключения, и это, конечно, жаль. Но если чиновник – человек выдающийся, то неужели для него генеральский оклад вполне достаточен? Как вы полагаете? Три каких-нибудь или даже пять тысяч?

– Получают и по десяти, и выше.

– Да хоть бы и десять тысяч. К сорока-пятидесяти годам выдающийся чиновник видит многих своих сверстников вне службы гораздо более обеспеченными. Конечно, не всех, а выдающихся. Я, положим, статский советник и получаю всего три с половиной тысячиj, а мой сверстник певец Фигнер получает тридцать тысяч. Мой товарищ по школе Мухоловский – издатель журнала – получает до двадцати тысяч. Другой товарищ – Блюмензон – содержит велосипедный магазин и имеет пятнадцать тысяч в год. Куда ни посмотрите – адвокаты, актеры, живописцы, журналисты загребают деньги прямо лопатами. Если государству нужны способные люди и если оно не может платить им бешеных денег, как публика талантам, приходится пускаться на хитрость: прибавлять через пять лет по звездочке на погоны, по крестику на грудь и в самом роскошном случае жаловать – на счет самого счастливца – два аршина красной или голубой ленты со звездой.

– Но раз с этой лентой сопряжен почет…

– То, – подхватил бюрократ, – является и компенсация. Обижен карман, зато утешено тщеславие. Я хочу сказать только, что мы, чиновники, материально не только выше поставлены, но всегда и неизменно ниже вольных профессий, и с этой стороны помещики нам совершенно напрасно завидуют.

– Вам дается определенное жалованье и пенсия. Нам – ничего.

– Как «ничего»? Но будьте же, повторяю, справедливы! Как «ничего»? А земля?

– Какая земля?

– Да ваша!

– При чем же тут моя земля? Моя земля есть моя земля. Речь идет о том, что нам дает государство.

– Да землю же, Борис Григорьич, землю! Ту самую, что вы зовете своей. Она ваша – теперь, но ведь дана она вам когда-то государством же. Не вам лично, то дедам и прадедам…

– Вона куда хватили. То было при царе Горохе. То было дано дедам и прадедам. А мы, теперешнее поколение, что мы-то получили?

– Во-первых, за что, нескромный вопрос, за какую службу? Но хотя и без службы, мы, дворяне, все-таки как целое сословие получили нечто огромное от государства, именно: право наследования землей, той самой, которая дарована была прадедам за заслуги. Поместья были превращены в вотчины и даны дворянству на вечное владение. Ведь согласитесь, жалуя вашему прапрадеду Журавлево, царь Алексей Михайлович мог бы дать землю только в его пользование, без права передачи в потомство. Так отчасти когда-то и было, но потом порядок изменился. Значит, родовая земля не есть «моя» земля, как вы говорите, а есть все-таки государственная, непрерывно как бы жалуемая из рода в род и на каждое поколение возлагающая соответственные государственные обязанности.

– Странная теория. Но раз я могу продать землю, значит, она моя, а не государственная.

– Не значит. Продавая землю, предполагается, вы продаете свои права на нее с соответствующими обязанностями. Может быть, право продажи несколько и противоречит государственной теории земли, но потому лишь, что эта теория позабыта.

– Да какая такая теория земли? В первый раз слышу.

– Вот видите. А между тем такая теория существовала при царях московских, и они держались ее крепко. Потом с нашествием немцев все это перепуталось – к величайшему бедствию народа. Земля у нас искони считалась государственным достоянием, вся земля, как есть. Цари уступали дворянам лишь право пользования – личного или родового, как и право владения народом. Последнее право отнято у дворян в 1861 году, владение же землей оставлено, хотя и урезанное в пользу крестьян. Оставлено, как нужно думать, не по какой иной причине, как по той, чтобы просвещенный класс в деревне, нужный для государства, был материально обеспечен. Чиновникам дается жалованье, помещикам – земля. Пусть дворяне продают и покупают земли, общая площадь их владения громадна. Дворянам дано в сто раз более земли, чем мужикам, если считать по душевым наделам. И эти 70 миллионов десятин представляют тот капитал, на проценты с которого помещики живут, передавая самый капитал потомству. Сообразите же: мы, чиновники, получаем только проценты с некоего капитала, вы же обладаете и процентами, и самим фондом.