Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Я напомнил эту теорию происхождения дикарей вот почему. Наше племя, как известно, считает своею родиной страны южные, – вместе с арийцами – Иран, а в более поздние времена – долину Дуная и область Прикарпатскую. Наши предки воспитали свой героический дух и железное тело в умеренном поясе, где природа без усилий давала пищу многочисленным стадам. Но затем в последние тысячелетия славянство было оттеснено монголами к северу и немцами к востоку, и именно мы, русские, заняли ту огромную, неизмеримую область, где южные племена вырождались в дикарей. Вольно и невольно мы тянулись в страну чуди и обдоров и кончили тем, что перебили полудикие племена или оттеснили их на берега мертвого океана. Так или иначе, истребляя дикарей или сливая их с собою, мы заняли их столь опасную для человеческого рода страну. Мы унаследовали холод, леса, болота, – условия трудноодолимые и борьба с которыми обессиливает, заставляет вырождаться. Поглядите на полярную березу или сосну, что это за несчастные, карликовые, ползучие растения. Это кустарник, почти трава; чтобы отстоять право жизни, организмам дивной красоты пришлось пожертвовать своим величием, стройностью, всей поэзией бытия. Воинственным монголам и арийцам, оттесненным к северу от Алтая, пришлось постепенно потерять свой рост, красоту, силу и интеллектуальность: «чудь белоглазая» даже в столь счастливых представителях, как финляндцы, все же дает крайне разоренный человеческий тип. Вот я и боюсь: попав в условия чуди, не сделались бы мы, славяне, и сами чудью? Наше племя брошено в то самое бродило, где холодом и голодом богатырь превращался в самоеда.

О голоде я здесь говорить не буду. Давно доказано, что народ наш хронически недоедает и что процент недоедания все растет, хотя в то же время мы отпускаем до 500 милл. пудов зерна за границу. Я уже писал не раз, что считаю это истекание хлебом нашей национальной болезнью. Мне кажется, что хлебоизнурение – источник других великих расстройств и что здоровым состоянием было бы такое, когда народ съедал бы весь свой хлеб сам, без остатка. Я уже говорил, что недоедание расстраивает самый фонд народного имущества – здоровье народное – и что как некормленый скот превращается в чахлую породу, так и народ. Все это я говорил и прошу позволения от времени до времени возвращаться к этому предмету. Сознание общественное зреет крайне долго, необходимы непрестанные повторения, чтобы мысль перешла в состояние силы, требующей действия. О голоде я говорил немало, – теперь скажу несколько слов о холоде.

Мне кажется, нечего ждать какой-нибудь полярной катастрофы, гренландских льдов, ледниковой эпохи и т. п. И без столь грандиозных событий огромное большинство народа русского полжизни своей проводит в мученьях холода. Припомните заурядную крестьянскую трехсаженную избу в четырнадцать-пятнадцать венцов, с двумя-тремя слепыми окошками, с холодными сенями или без сеней. Что это за жалкое обиталище! Во множестве отношений оно уступает кибитке кочевого киргиза, вигваму краснокожего или даже чуму самоеда. В чуму по крайней мере тепло, и иногда до такой степени, что дикари раздеваются догола. В нашей же крестьянской избе, если это не кулак и не богач, зимою невообразимо холодно. Бревна из тонкого и сырого леса, плохо промшенные и проконопаченные, промерзают насквозь. Черные, как уголь (от сажи), зимою стены внутри местами делаются серебряными от инея. Крохотные окна изнутри обрастают льдом и снегом на вершок – о двойных рамах и двойных дверях не имеют и понятия. Чуть не четверть избы занимает так называемая русская печь, на которой зимою, как на скале после кораблекрушения, спасаются от стужи и старые, и малые, – да еще на полатях, что устраиваются за печью под самым потолком. Эти полати и печь доказывают, что крестьянин русский в течение тысячи лет не успел создать себе жилища, сообразного климату, и каждое поколение каждую зиму дрожит от холода. Мне случалось ночевать в деревне; зимой это истинное мученье. Если изба курная, рано утром отворяется дверь в сени, и оттуда идет ледяной холод, в то время как над головой стоит удушающий горячий дым. В чистой избе, где жгут лучину (я еще застал это первобытное освещение, да на севере оно кое-где еще держится), ночью стоит синеватый чад, который ест глаза. Не говоря о тараканах и клопах, я не мог заснуть ни на один час в невыносимом смраде, который тотчас образуется, когда вся семья в сборе. Нужна мертвая усталость крестьянина и его какая-то звериная выносливость, чтобы не разболеться от одной ночи в такой избе. Так как о теплых хлевах у нас нет и помину, то в той же избе приходится держать телят, поросят, кур, гусей, если они есть, и все эти животные вместе с ползающими детьми – тут же гадят, и воздух отравлен зловонием. Если есть корова-кормилица, то и ее впускают в избу отогреться: я это сам видел не раз в Псковской губернии. Как ни мелка наша порода коров, но в крохотной избе корова кажется слоном. Один иностранец выразился, что он поражен нетребовательностью русских коров, которые выносят крестьянскую избу. В суровые морозы все, и люди, и звери, жмутся к печи, и вообразите ужас, если ее протопить нечем! Нынче пошли по деревням «чугунки», железные печи, но они убийственны для здоровья. Они быстро накаливаются – и тогда в избе жар стоит, как в бане, мужики потеют в три пота, а через два часа печь остыла, и снова холодно. В такой избе все простужены поголовно, все кашляют, и кто считал, сколько отправляется на тот свет. Старая русская печь гигиеничнее, но она пожирает страшно много топлива. Так как во многих местах нет бань, то в той же печи, где утром варят щи и пекут хлебы, – вечером моются, залезая в пространство, где взрослый не может сидеть иначе, как скорчившись в три погибели. Грязною водой размывают фундамент печи; плохо сложенная, она часто трескается, дымит, тепло выдувает в трубу и т. д. Сколько пожаров возникает от того только, что загорается сажа в трубе, или вдруг лопнет она, а потолок и соломенная крыша как будто нарочно приготовленный сухой костер. Россия каждый год теряет на одних деревенских пожарах до 60 миллионов рублей®. Страховые общества или отказываются страховать убогое добро, или назначают очень высокий страховой платеж. Изба мужицкая вместо того, чтобы давать покой для восстановления рабочих сил, отнимает у крестьянина и здоровье, а часто и имущество, скопленное долгим трудом.

Я не спорю: когда-то в старинные времена изба, может быть, была удовлетворительным жильем, но то был дворец в сравнении с теперешней лачугой. В старину у богачей избы строились из огромных бревен, двухэтажные, в несколько покоев, с теплыми сенями, горницами, светелками, крытыми крыльцами, чердаками и пр. И строевой лес, и дрова были дешевы. Деревенская изба, обильно протапливаемая, давала достаточно света, тепла, простора. Поглядите, что за прелесть была русская изба еще в 30-х годах XIX столетия, если судить по литографии Дюрана. Изба имела стиль, богатую резную орнаментику: подобно норвежской и швейцарской хижине, она отличалась высокой художественностью. Теперешняя изба – жалкий выродок прежней. Без подвала, без фундамента, с соломенной крышей, да и ту иногда скармливают скоту, – упрощенная до четырех стен и печки, теперешняя изба уже не в состоянии оберегать человека в нашем климате. Ариец непременно должен выродиться в такой избе, старая народная цивилизация непременно должна поникнуть. Вы только представьте себе, что сто миллионов народа пять месяцев в году сидят в этих мрачных логовищах, дрожа от холода. Если даже есть хлеб и есть досуг, можно ли спокойно заняться каким-нибудь трудом, когда пар валит из носа, когда нельзя снять полушубка или слезть с печки. У нас часто думают, что научите народ грамоте – и наступит рай земной. Но когда и есть нечего, и руки коченеют от холода – может ли грамотный мужик читать что-нибудь, захочется ли ему что-нибудь читать? Зачатки цивилизации возможны в палатке кочевника, в шалаше самоеда, потому что там тепло; расположившись на звериных шкурах, человек в состоянии что-то вырезать, мастерить, сочинять песни и сказки. Но в русской избе это становится невозможным. Наблюдатели народной жизни замечают, что в иных местностях зимой встречается настоящая спячка, подобная спячке животных. Жизни едва хватает на то, чтобы протопить печь, если есть дрова, да поставить хлебы, – все свободное время и мужики, и бабы валяются на печи, не слезают с полатей. Ни разговоров, ни песен, ни игр, ни той кипучей разнообразной работы, которая теплую избу превращает в мастерскую, в муравейник. Холод убивает энергию, в холодной избе, как в берлоге, впору лишь пережить как-нибудь, перевалить до тепла.