Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Грязная печать есть, конечно, зло, но не какое-нибудь новое, вышедшее из типографской краски. На бумаге отпечатывается ведь только то, что уже есть в обществе, та же нравственная грязь, ложь, сплетни, клевета, шантаж. Газетный лист не более как негатив жизни и скорее исправленный редакторской ретушью, чем искаженный. Нужно стараться, чтобы сам предмет был чист, – тогда и его отражение будет чисто. Правда, подобно порнографической живописи, печать известного сорта собирает грязь жизни как соблазн и заразу. Но пугаться этого чрезмерно не следует. Здесь, как вообще в жизни, почти все решается предрасположением читателей. Часть общества всегда состоит из развратников, лжецов, клеветников, шантажистов, и она неудержимо тянется к грязной печати и создает ее. Но только эта часть общества и читает подобные газеты – остальной они прямо противны. Я знаю людей высшего образования, которые каждый день читают «Листок», но знаю и простых крестьян, которым «Листок» скучен и которые читают серьезную печать. Каждый невольно ищет своей стихии, своей атмосферы. Надо заметить, что в уличной прессе не сплошь одно зловоние; в ней работают иногда несомненные таланты, которые затем выходят на широкую общественную арену. Преследуя заведомое преступление, закон должен пренебрегать неуловимыми его оттенками, дабы не повредить здоровой жизни. Лучшее оружие против дурных нравов в печати – свобода для проявления добрых нравов. Если одна часть печати заведомо лжет – дайте возможность другой части говорить правду. Если одни газеты держат читателя на низменных интересах скандала, азарта, наживы, соблазна – позвольте другим газетам и журналам отстаивать интересы общественного служения, научной мысли, религии, совести, облагороженного вкуса и порядка. Там, внизу, предоставлена почти полная свобода – устройте же так, чтобы и на верхах общества был простор, чтобы дух человеческий мог создать кроме низшей еще и высшую культуру, и последняя одолеет первую; если не одолеет, то всегда будет держать ее у ног своих. Вы боитесь темного наплыва в общество взбудораженной плебейской грязи, вы боитесь вульгаризации нашей культуры посредством печати. Но против этого нет иного средства, как оживить общественный аристократизм, дать свободу для проявлений высшей жизни. Печать, подобно каналам, дает распространение мысли, если мы принуждены терпеть в себе вены духа, то тем необходимее обеспечить жизнь артерий. Европейское общество в конце концов недурно справляется с язвами своей печати. Последняя в здоровых странах, как Англия, расслаивается на совершенно особые миры, не имеющие между собою никакого прикосновения. Каждый возраст общества имеет свою журналистику, и только печать высшего образованного слоя влиятельна и представляет печать в строгом смысле слова.

200-летний юбилей русской печати совпадает с 400-летним существованием цензуры в Европе и с 210-летнею годовщиною отмены цензуры в Англии. Это была первая из стран, имевшая мужество объявить человеческую мысль свободной. Все историки признают, что расцвет Англии зависел от этой решительной меры. В свободе мнений великий народ нашел постоянный корректив к внутренним заблуждениям и способы ясно идти к культурным целям. Кстати припомнить здесь, что первым апостолом свободы слова был великий Мильтон, человек глубокого благочестия и в своем роде боговидец. Вот что он пишет в знаменитой Areopagitica:

«Я вовсе не отрицаю, что для церкви и для государства очень важно иметь бдительный надзор за поведением книг так же, как и людей, задерживать их, лишать свободы и судить по всей строгости закона, как преступников. Книги – не совсем неодушевленные предметы; они носят в себе возможность жизни и могут обнаруживать деятельность подобно своему автору – человеку; в них, как в сосуде, хранится вся действительная сила произведенного их ума; они обладают такою же жизненностью и продуктивностью, как зубы мифического дракона, и их посев может даже заставить выйти из земли вооруженное войско. Но с другой стороны, нужна осторожность: уничтожить хорошую книгу – почти то же самое, что убить человека. Кто убивает человека, тот убивает разумное существо, созданное по образу и подобию Божию, а кто уничтожает хорошую книгу, тот убивает сам разум, умерщвляет образ самого Бога. Многие люди своим существованием лишь обременяют землю, но хорошая книга есть драгоценнейшая жизнь высшего духа, сохраненная и скопленная для вечного существования. Никто не может возвратить к жизни убитого человека, смерть которого, быть может, не представляла большой потери, но и все революции иногда не в силах уничтожить вред от непринятия истины, отсутствие которой заставляло страдать целые народы. Поэтому мы должны быть осторожны в преследованиях, возбуждаемых против общественной деятельности людей, скопленной и сохраненной в книгах. Мы здесь можем совершить убийство, мучительство, и если дело идет о всей печати – рискуем устроить резню, которая посягает на высшую сущность жизни и на дух разума, посягает не на жизнь, а на бессмертие».

Так думали об этом благородные люди в Англии в то время, когда свобода печати была там еще мечтой.

В тишине глубокой мы вступаем в третий год нового века и в третий миллиард государственного бюджета. С неумолимостью стихийной и с головокружительной крутизною поднимается кривая нашего государственного хозяйства – кривая, уже похожая на вертикальную прямую, – поглядите на нее в недавней книге г. Кабардина. У математиков такая линия зовется асимптотой. В течение одного десятилетия бюджет наш удвоился, из одного миллиарда вырос в два. За последние десять лет, которые все мы помним, говоря: «Давно ли это было?» – за эти немногие годы наша казна выросла столько же, сколько она могла вырасти прежде лишь за тысячу тридцать один год, со времен призвания варягов. Что это такое? Великое чудо или катастрофа? В истории не было ничего подобного, если не считать Испании, которая была затоплена золотом после открытия Америки. Но то золото было из-за океана, из стран далеких, наша же Мексика и Калифорния – внутри нас; это все тот же захудалый донельзя, обнищавший «центр», спившийся с кругу. С непостижимою точностью, без заминок и опозданий, этот серый сфинкс в лохмотьях, стомиллионный народ выдвигает себе да выдвигает Эйфелеву башню нашего бюджета. Всех сколько-нибудь мыслящих людей берет тревога: что же это такое? Хорошо это или дурно? Действительно ли мы лезем в гору, или же с такою же стремительностью падаем вниз?

Цифра 2 000 000 000 настолько необычна, что прямо не вмещается в сознание обывателей. Глубокий консерватизм публики не допускает явлений, развивающихся внезапно. Мы приучены думать, что все органическое, жизнесообразное, закономерное развертывается постепенно, и чем крупнее организм, тем растет он медленнее. Нам кажется, что очень быстро возникают только землетрясения, наводнения, ураганы, эпидемии, войны. «Свалиться на голову», «стрястись» может только какая-нибудь беда. Вот почему невероятно быстрое увеличение бюджета возбуждает в обществе непритворный испуг.