Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Правда ли это?

Что народу очень тяжело, это бесспорно. Но от того ли, спрошу я, что правительством предприняты грандиозные планы? Или от того, что они предприняты слишком поздно?

Сколько я ни вдумываюсь в широкие планы С.Ю. Витте, я должен признать их безусловную необходимость – всех, кроме, может быть, винной монополии. Планы действительно грандиозны, но как же иначе. Ведь и Россия грандиозна. Планы г. Витте ничуть не шире страны, для которой предложены, – скорее – уже. Мне кажется, не только не ошибкой, но решительной заслугой С.Ю. Витте следует счесть то, что он вместе с Вышнеградским увидел истинные размеры России. Недаром оба министра – математики. В их строгое и точное представление впервые вместилась огромная величина, нами, обыкновенными смертными, прямо не вместимая. До Бунге включительно господствовал взгляд, будто Россия уже ничего более не может дать государству, что нет иного способа покрывать рост расходов, как путем займов. И мы занимали рукою вольной, пока не дожили до того, что занять уже нельзя было (как в 1891 г.), нам перестали верить. Россия самим русским казалась экономически незначительной величиной, и ни о каких великих замыслах, о начинаниях всенародных не приходило и в голову. «Не на что, денег нет». Огромною державою начинало овладевать уныние, какая-то трусливая оторопь. Мы разорены, мы ничего не можем, нам «не до жиру – быть бы живу». Под этим болезненным внушением устанавливалась не жизнь – с ее надеждами и борьбой за счастье, а какое-то канцелярское переживанье изо дня в день: «день да ночь, сутки прочь». В то время как весь мир шел вперед, мы топтались на месте: «денег нет, не с чем двинуться». Вышнеградский и его преемник разбили это вредное внушение. Как денег нет? Они есть, они будут. Народ беден, но Россия богата. Она тем богата, что огромна, неисчерпаема, обильна природой и рабочими руками. Нужно только привести в движение ту машину, которая выжимает из природы капитал, надо двинуть вперед труд народный. Наша промышленность в зародыше – необходимо поднять промышленность как наиболее выгодную форму труда. Никакая промышленность невозможна без железных дорог – необходимо покрыть Россию железной сетью, провести дороги в Среднюю Азию, в Закавказье, в Сибирь. Россия отстала в главном орудии прогресса – в путях сообщения, Россия не овладела сама собой, Россия не может бороться с Америкой, пока у нас нет путей. Без железных дорог земледелие наше обращается в насмешку. Необходимо строить дороги во что бы ни стало. Деньги же даст народ – безобиднейшим из налогов, налогом на пьянство, на национальный порок наш. Сам даст, добровольно.

Такова, мне кажется, логика этой системы. Она грандиозна, но что же в ней чрезмерного? Вы считаете, что мы зарвались, построив дороги в Сибирь и Туркестан, но разве Сибирь и Туркестан не в черте России? Разве Порт-Артур – естественный выход той России, какою она должна сложиться при развитии ее культуры? Помимо официальных границ, каждая страна имеет неофициальные – границы будущего, те естественные берега, до которых непременно дойдет народное море. С этой точки зрения Маньчжурия и Квантун сами, так сказать, просятся под знамя русское, и было бы ошибкой не попробовать мирно, без войны приобрести то, за что в будущем пришлось бы, может быть, воевать. И здесь планы русской политики не шире ее существенных, исторических нужд.

– Но народу не по силам эти огромные планы, – скажете вы. – Он слишком убог и беден. Надо пожалеть народ.

О, Боже мой! Неужели же не нужно пожалеть народ! Надо пожалеть, но как? Именно из сострадания к народу, из глубокого сознания спасительной необходимости нужно осуществлять те планы, которые кажутся великими. Они только кажутся необъятными, но в сущности как раз впору народу, по плечу ему. Именно из сострадания нельзя напяливать на народ узкую экономическую политику – она мучительна, как узкие сапоги или платье, из которого вы выросли. Конечно, 20 вместо 60 тысяч: это стоило бы на вид гораздо дешевле, ведь и маленькие сапоги дешевле больших. Но с 6 000 верст железных дорог не была ли бы Россия похожа на Китай, который тоже не спешил строить железные дороги? В Китае, как у нас в Севастопольскую войну, иностранцы могут откромсать целые области, прежде чем подоспеет военная сила. Без железных дорог, конечно, мы не приобрели бы Маньчжурии, но без них, может быть, мы уже потеряли бы пол-России, как в эпоху Витовта. Не мы устраиваем мир. Если мир покрылся железными дорогами, оставаться без них – значит обрекать себя на гибель, на судьбу краснокожих или индусов – это ясно как день. Столь же ясно, что нужна не только сеть дорог, но и сеть определенной густоты. Словом, если мы хотим жить на земле, то нужно приспособляться к новым условиям. «Жизнь есть приспособление внутренних условий к внешним», – говорит наука. И надо спешить приспособляться: это было ясно еще Петру Великому. Всякое опоздание он сравнивал с «невозвратной смертью».

То, что я называю «узкою экономической политикою», позвольте пояснить примером. Ночевал я как-то в уездном городе у купца средней руки. Большой двухэтажный дом, лавка в рядах, лавка на базаре, кое-какая торговля льном. Люди не бедные во всяком случае. Но живут в грязном нижнем этаже, теснятся в трех комнатах, едят из одной деревянной чашки какую-то ботвинью со снетками. Я очень люблю бедную жизнь, но у бедняков, – а здесь я решительно не мог объяснить себе этой скаредности. На что ни взглянешь – последний сорт: стекла в окнах – пузырчатые, зеленые, крючки – ржавые, железные, обои грошовые, посуда – брак. В верхнем этаже целый ряд «парадных» комнат стоят пустыми – для гостей, для праздника. Копят деньги, копейка за копейкой; хозяева целый день на рынке, мерзнут зимой, не наймут лишнего приказчика. Да что приказчик! – не разрешат себе даже такой «роскоши», как постель без клопов. Во всем себя обгрызают, стесняют. Куда же идет экономия? А от времени до времени большак начинает пьянствовать, беситься, ездить по притонам, и вся экономия идет прахом. Отрезвившись, он опять засаживает себя в колодки и трясется над каждым грошом.

Мне кажется, целые страны бывают охвачены этой глупой скупостью. Она потому глупа, что крайне нерасчетлива. Из страха потерять маленькое люди теряют громадное – всю жизнь, которая проходит недостойно. Из страха разориться на столовых ложках и тарелках люди стесняют свою душу, свою энергию, замирают в самом источнике своей деятельности, и на неделании теряют бесконечно больше, чем приобретают на скопидомстве. Такою скряжническою, темною была средневековая Европа, если судить по остаткам жилищ, костюмов, утвари и т. п. Современные европейцы живут иначе. Свобода духа дает глубокую веру в себя. Сознание права жить дает сознание долга жить хорошо, по-человечески, великодушно в отношении себя и ближних. Раз изобретены удобства, как ими не пользоваться? Раз мир просторен, зачем жаться по подвалам и чердакам, по узким улицам, среди грязных, уродливых вещей, среди бедноты и невежества? И беднота, и невежество имели смысл до тех пор, пока не было ключей к богатству и знанию, но раз эти ключи в руках, не безумно ли не пользоваться ими, жить в унижении варваров и дикарей? И западный человек смело создает себе новую жизнь – светлую, просторную, изящную, проникнутую разумом и вкусом. У нас все еще считают за расточительность завести, например, хорошую школу, хорошую больницу, хорошую дорогу, освещение, и если заводят, то норовят как бы поплоше, подешевле. Но на Западе давно поняли, что самое дешевое в конце концов – самое дорогое, и нет мотовства хуже нищеты, обыкновенно праздной, обыкновенно только поедающей, как саранча, в то время как она могла бы кипуче работать и создавать. Работайте как следует – и вы никогда, если вы человек честный, не в состоянии будете истратить того, что заработаете. В то время как русский скаред-купец всю долгую жизнь дрожит над грошом и зевает, сидя в рядах, – совершенно как паук, поджидающий хоть плохого комарика, – западный человек строит себе чудные города, окруженные садами дворцы, обставляет себя лучшими условиями здоровья, живет одушевленной жизнью, причем богатство его не только не уменьшается, а растет, растет неудержимо, до степени невозможности исчерпать его никакою роскошью. Русский купец целые века находится под внушением узкой политики, в панике страха, недоверия к своим силам, недоверия, парализующего всю энергию, тогда как американец, немец, англичанин – они верят себе и ничего не боятся. «Мы бедны, мы не можем», – говорит русский. Западный же человек говорит: «Мы бедны, но мы можем», и не ошибается. Западный человек чувствует всю неизмеримость потенциальных сил человеческого духа, мы еще не чувствуем ее. Если мы бедны, мы ничего не видим впереди, кроме гибели, тогда как западный человек именно сквозь бедность свою и именно ею возбуждаемый видит близкое, несомненное весьма доступное богатство. Как Моисей ударом посоха вызвал источник для камня, западный человек знает достоверно, что одно прикосновение его души к природе в состоянии вызвать поток богатства, что богатство всегда вопрос только времени и охоты. Что говорить, нищета народная есть великий ужас, в нем гибнет наше великое племя. Но по существу своему, что такое нищета? Это чистый вздор, грубое недоразумение, ошибка всегда исправимая, стоит лишь поставить труд народный в правильные условия. Энергия того божественного существа, которое называется духом человеческим, может быть связана и сведена к нулю, но развязанная она творит поистине чудеса. Для нее решительно нет неосуществимых целей, нет для нее ничего несбыточного. Вы бедны. Работайте. Хорошо работайте. Работайте вовсю!