Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Мне кажется, Россия должна быть глубоко благодарной бывшему министру финансов за то, что он внес струю бодрости и надежды в наше глупое общественное уныние. Вместе с Вышнеградским он имел отвагу признать, что Россия – большой корабль, которому подобает большое плавание, что на тесных фарватерах ей ничего, кроме аварий, не предстоит впереди. Под стародавним немецким внушением мы привыкли глядеть на Россию глазами немцев, привыкли думать, что при нашей бедности, при нашем невежестве – где уж нам тягаться с Западом, куда уж нам! Но Вышнеградский и г. Витте мужественно решили, что можем или не можем, – мы должны тягаться с Западом, иначе он нас съест, – и если должны, то значит, и можем, и надо начинать как можно скорее гигантскую работу. Сообразно физическому росту народа нашего он непременно должен развить и энергию – трудовую, культурную, умственную, всякую иную, и он может развить. Сознание этой возможности – величайшее приобретение нашей истории. Отсюда широкая внутренняя политика, покровительство промышленности, развитие путей, переселенческое дело, государственное хозяйство, привлечение иностранных капиталов, энергическое выжимание из страны своих собственных сил, чтобы перевести их из мертвого состояния в деятельное. Мы ужасаемся полуторамиллиардной перевыручке за десять лет, но однако что же делали эти полтора миллиарда в народной мошне, до того времени, как казна отобрала их? Что же, работали они, строили дороги, фабрики, поднимали земледельческую культуру? Ничего подобного. Они лежали инертной силой, ненарастающей, неспособной выполнять собственное назначение, как деньги купца, о котором я говорил выше. Ведь если народ переводит свою работу в деньги, а деньги кладет в кубышку или превращает в пьяный разгул, то не только полтора, а и пятнадцать миллиардов могут лежать мертвой силой. Их работа в этом случае отрицательна, во вред народу. Я вовсе не сторонник государственного социализма. Я не предлагаю отобрать от народа все деньги, чтобы дать им умелое направление. Я хочу сказать только, что часть народных денег, идущая теперь в казну, может быть умною властью израсходована более производительно, чем сумел бы это сделать сам народ.

Часто слышишь: народ наш слишком беден, чтобы содержать великое государство. Он слишком невежествен и нищ для широкой политики. Для первобытного народа по силам лишь зачаточная государственность: крохотная администрация, маленькая армия, флотик, грошовый суд и т. п. Мне даже не хочется опровергать подобные «истины», по крайней мере в применении к России. Одно из двух: или государство – прихоть и широкая политика по существу вредна, тогда не нужно ни государства, ни политики, даже если бы народ был богат. Но если государственность необходима, если она необходима не какая-нибудь оборванная, кургузая, младенческая, а хорошая и производительная, то народ должен дать для нее средства. «Но если в мошне народной нет более ни гроша?» – спросите вы. «Пусть достанет из другой мошны, – отвечу я, – из неисчерпаемой мошны своего духа, своего ума, таланта, трудовой силы». Великое племя – всегда богач, хотя бы и ходило в рубище. Оно обладает энергией – философским камнем, обращающим при случае все вещи в золото. Необходимы усилия, но что ж? Ведь и Царство Божие «усилием берется» – без усилий не проживешь. Нет денег – поработай вдвое, если понадобится – вчетверо. Нет средств – добудь их у природы, которая неисчерпаема, как океан.

До Вышнеградского держалось представление о русском народе, как будто он лишен и ума, и таланта, и трудовой энергии. Все были уверены, что далее нельзя увеличивать обложения. Бунге провозгласил, что силы платежные истощены. Добыть средств неоткуда. Государство начало отказывать себе в явно необходимом – в проведении путей, в народном образовании, в развитии промыслов. Под влиянием отчасти севастопольского погрома и внутренних бедствий мы вошли в узкую политику среднего, второстепенного государства, в политику глухого провинциализма. Еще немножко – и мы совсем поверили бы заграничным пророкам Ионам, которые сто лет подряд пророчат России гибель. В результате курс наш совсем упал, стомиллионный народ очутился в зависимости от кучки биржевых евреев в Берлине. Но стоило прийти свежим людям – и все оказалось не действительностью, а кошмаром. Стоило немножко проснуться, чтобы увидеть, что дело вовсе не так плохо, что евреи не необходимы, что средства есть, и единственное, что нужно делать, – это работать. Широкая политика есть не что иное, как широкий народный труд, труд, развязанный от невежества, пущенный во весь размах народных сил. Вы скажете, что за десятилетие «широкой политики» значительная часть деревенского населения обеднела, дошла до нищеты. Правда, но значительная часть той же деревни поправилась, это вам скажут везде в России. Народились целые новые сословия людей зажиточных и даже богатых, деревенская и городская буржуазия, новое дворянство, новая бюрократия, промышленники, капиталисты. Эти сословия втихомолочку растут, увиливая от обложений, клянча о стесненном положении, – но это десятки миллионов людей обеспеченных. В общем, получилась не убыль, а огромная прибыль богатства, прибыль в материальной культуре, в государственных и общественных учреждениях, в промышленности, в капиталах, а главное – в народном самочувствии. Народ проснулся, тронулся к труду, он уже не только мечтает, а и добывает себе новую жизнь.

Сказать, что «Россия обеднела», – значит сказать просто неправду. Те миллиарды, что казна взяла с России за эти десять лет, остались в России, превратились в обработанные, производительные формы, дающие начало новым миллиардам. Что множество народа обеднеет от новой финансовой системы – это можно было предвидеть, предсказать. Население невежественное, инертное, целые века воспитанное на узкой политике – оно не могло в одно десятилетие приспособиться к новым требованиям. Как человека, привыкшего к спертому воздуху – вытащите вы его на солнце, – у него прежде всего голова закружится. он почувствует слабость. На наш народ сразу свалились освобождение от крепостного права, малоземелье, переход на денежное хозяйство, соблазны промышленной культуры, возможность искать счастья в отхожих промыслах, в переселении. Есть от чего закружиться голове, ослабеть. Народ обеднел, конечно, не от одних усиленных налогов, а от множества причин, из которых главная – неуменье приспособиться к новым условиям. Но дайте время. Народ освоится, вникнет в дело. Как некогда с бесконечными жертвами народ перешел от охотничьего быта к скотоводству и земледелию, так и теперь – не без великих жертв он переходит к состоянию культурного земледелия и промышленного хозяйства. Разоренный донельзя, народ непременно подымется.