Михаил Меньшиков - Письма к ближним

«Вернувшись домой поздно ночью после веселой попойки…» Вот первая строчка современной юношеской поэмы. Когда читаешь книгу, кажется, что первая строчка растянулась на весь том. Он весь сплошная попойка, сплошной разврат. Первая строчка, своего рода «обращение к музе», тем ужаснее, что речь идет о гимназической попойке. Да, у нас в гимназиях уже пьют, уже устраивают кутежи. Чудовищный Сережа, гимназист из «Искупления», не клевета. Случается и нечто более крупное, чем попойки. Позвольте привести один случай не из романа, а из текущей жизни. Не дальше как неделю назад (29-го октября) разбиралось в Петербурге дело о нападении учеников средних учебных заведений на педагога. Дело было на улице, в десять часов вечера, в той части города, где изобилуют публичные дома. Компания молодежи, учащейся в средних учебных заведениях, по словам отчета, «вела себя крайне неприлично, задевала прохожих и отпускала по адресу их разные остроты. Проходивший в это время мимо кучки безобразников педагог г. Шахов, он же и наблюдатель по назначению попечителя учебного округа за поведением учеников средних учебных заведений в Народном доме, сделал молодежи замечание и, указывая на позднее время, предложил всем отправиться по домам. Пользуясь безлюдностью местности, кучка учеников порешила грубо расправиться с педагогом. Один из безобразников ударил г. Шахова палкою по руке, а другие сбили с ног и избили».

Как вам нравится эта картинка? Конечно, с приближением полиции ученики и смешавшиеся с ними хулиганы благородно разбежались. У одного из задержанных была отобрана палка с большим гвоздем. Учеников судили и приговорили к штрафу в семь рублей…

Я не оспариваю приговора. Если правосудие оценило данный случай в семь рублей, значит, он столько и стоит, т. е. не дороже фунта порядочного табаку. Дело не в этом, а в том, что еще не взрослая молодежь, еще дети нуждаются у нас уже в пьянстве. Секрет трезвого веселья потерян даже у детей, и у нас как будто нет старшего поколения, чтобы вмешаться в этот ужас. Что удивительного, если из храма знания, из восьми лет умственного «просвещения» юноши не только не выносят и тени благодарности к нему, но устраивают торжественную казнь учебным книгам, сжигают их «в знак поругания гимназии» на костре, танцуя, как санкюлоты кругом эшафота с казнимыми аристократами?

Гимназическая жизнь у г. Гегидзе оканчивается «попойкой», студенческая начинается таким вступлением: «Вчера я в компании засиделся в Аквариуме до трех часов, и потому» и пр. Лекции в университете начинаются в 8, в 9 часов утра. Но бьет десять часов, студент Володя еще в постели. Он читает газеты и письма; одно из них заставляет «задуматься». Над чем задумывается современный студент? «Недели две назад, – пишет он, – в зале Фон-Дервиза, на одном из тех музыкально-танцевальных вечеров, где можно недурно провести время и где бывает довольно много полуприличных и пикантных особ, я познакомился с одной миловидной и главное, совсем еще свеженькой модисткой. Я отвез ее в гостиницу и потом был у нее несколько раз». Но он имел неосторожность проболтаться о ней товарищу-студенту, и тот просит познакомить его с ней. «Сегодня, – пишет товарищ, – я получил деньги из дому и к тому же давно не был у женщин… Нужно освежить тело, чтобы сделать здоровый мозг». Герой наш решил не уступать модистку товарищу. Он задумывается о ней, вспоминает «ее синее простенькое платье, фигуру, лицо с большими карими глазами и то, как она в гостинице полупритворно (а может, и серьезно… нет, едва ли) боролась со мной и как дрожали ее руки, когда она снимала с себя платье».

Вы подумаете, что эти «дрожавшие руки» бедной, может быть, голодной, «совсем еще свеженькой» модистки что-нибудь красноречивее слов расскажут юноше, юристу III курса? «Моя мысль, – пишет он, – обежала все это с легким тщеславным чувством удовлетворенной победы». «„Да… ах оставьте, пожалуйста“, – вспомнил я невольно те слова, которые она мне все время твердила. „Оставьте, пожалуйста. Ишь ты, что захотела“, – сказал я сам себе, слегка улыбаясь. Да, очень, очень мила, и еще к ней бы можно… Когда? Да в четверг разве…»

Вот над чем задумывается современный студент, и вот истинное, несочиненное отношение его к Соне Мармеладовой. Решив ни за что не уступать товарищу своей дрожащей добычи, студент успокаивается, вспоминает о науке. В университет он не ходит – это нынче не принято. «Я всегда в постели читаю час-два что-нибудь из предметов своего курса и благодаря этому легко все приготовляю к экзаменам и отлично перехожу с курса на курс, тогда как большинство моих товарищей ничего не делают круглый год и начинают заниматься до экзаменов за какой-нибудь месяц». Около одиннадцати студентов встает и, напившись чаю, идет в университет, чтобы встретиться кое с кем. Университет… В старые времена какое это было священное слово! Но вот мнение современного студента. «Всякий раз, когда я подхожу к этому длинному розовому, растянувшемуся, как ящерица, Петровскому зданию – а это бывает, правда, не особенно часто, – я не только не испытываю и слабой тени радостного, волнующего трепета, но никак не могу подавить в себе те чувства беспричинного раздражения, омерзения и тупого отвращения, которые мною овладевают всегда при виде этих до тошноты приевшихся розовых стен с садиком впереди, защищенным железной решеткой». Как видите, всю ненависть, все проклятие, которое вынес студент из гимназии, он целиком перенес и на священный храм высшего образования, на «благодатную мать» наук.

Просто больно и тошно следить за книгой г. Гегидзе. Она есть сплошное «поругание» университета, сплошной костер, на котором он, сжигавший гимназические учебники, сжигает теперь университетскую науку, профессоров, товарищей, самого себя. Герой его, кажется, думает, что это необыкновенно красиво и умно, и чуть ли не геройский подвиг. Но сколько-нибудь опытный читатель тотчас поймет, в чем тут дело. Корень всех этих неутомимых «ненавистей» и «омерзений» простой: распутство. Вся это будто бы интересная психология молодого пессимиста не более как Katzenjammer, пессимизм похмелья и надорванности ранним развратом. Стоит с молодых лет почаще засиживаться до 3-х часов ночи в Аквариуме, или в зале Дервиза, или в тех «Италиях», «Испаниях», которые с таким высоким знанием предмета описаны у г. Гегидзе, стоит втянуться в этот зловонный омут, чтобы потерять всякую радость жизни. Само собою, юноше здоровому, трезвому, не раздраженному сладострастием, мир представляется совсем иначе. Для истрепанных же нервов малейшее дуновение ветерка уже мученье. Посмотрите, отчего раздражается наш герой. «Высокий, в синей ливрее, с седой бородой и строгим лицом швейцар (в университете) снял мне шапку, как это он делает тысячи раз в день всем студентам, и это сразу меня раздражило». Видите, какая чувствительность! Если верить г. Гегидзе, современные швейцары и даже педеля в университете подобострастно раскланиваются перед студентами, снимают у них шинели и проч. (лет 20 назад этого бы не было), но уже и это начинает «раздражать» современную молодежь. Есть у Чехова один тип, которому все на свете «не нравится». Ходит и брюзжит: «Не нравится мне это». Так и у г. Гегидзе: героя его раздражает все на свете. Товарищи – и те «раздражают».