Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Противная книга, мучительная книга, глубоко грустная, больная книга. Из нее выходишь, точно из зараженного притона. От нее веет отчаянием нигилизма, сумасшествием ницшеанства, всеми отравами учений, возникших на развалинах тысячелетней веры. От нее веет грехом, изгнанием из природы, смертью. Я не помню более наивного по цинизму, более искреннего покаяния, большей ненависти к жизни, более решительного зачеркивания ее. Все к черту, все насмарку: и Кант, и звездная космография, и народ, и, наука, и молодежь. Все, кроме попойки и «толстых ног»…

Из глубокой Азии, с предгорьев Алтая, в Петербург приехал Готлиб Форвард, и Анна Петровна с непостижимой ловкостью перехватила его у кузины Нади на один вечер. Готлиб Вильгельмович – ученый коммерсант, маслодел, путешественник, а главное, он имеет какую-то записку для представления в высшие сферы. Нынче все пишут записки. Обыкновенно долго перечеркивают их, переписывают, читают местному о. протоиерею, затем печатают на ремингтоне, и она спешит за стаей летящих к северу пакетов, чтобы опуститься сразу на несколько высоко– и просто превосходительных письменных столов. Дальнейшая их участь, как большинства дичи, – быть подстреленной метким глазом опытного секретаря и брошенной в ягдташ… то бишь в корзинку под чудесным резным столом его п-ства. Но Готлиб Вильгельмович вез что-то серьезное. У него такие славные серые глаза, обвеянное степным воздухом свежее лицо и богатырские плечи. Анна Петровна была бы не на высоте своего положения, если бы колебалась хоть один момент: она тотчас взяла Готлиба Вильгельмовича приступом, и вот мы собраны снова в малиновой гостиной, где неделю назад спасались от наводнения.

– Дорогой Готлиб Вильгельмович, не угодно ли! – элегантным жестом пригласила хозяйка гостя на эстраду.

Тот вошел тяжелыми стопами, под которыми трещал паркет. Окинув светлым взором гостиную, он весело усмехнулся:

– Тут маленький ошибка, – начал он, подделываясь под немецкий акцент. – Готлиба Вильгельмовича тут нэйт, а есть Богдан Васильевич, купец из Верхотурья, совсем русский человек, даже, – как изволите увидеть, – гораздо более русский, чем кое-кто из здесь присутствующих. Если не по крови, то по духу.

Сделав это вступление, Богдан Васильевич внушительно поклонился. Мы ему похлопали.

– Я приехал из глубины русской Азии, – чистейшим русским выговором начал он свою речь. – Я приехал, чтобы подать свой голос, свою записку, свой протест против странного малодушия, которое, судя по печати, овладевает иными петербургскими кругами. Я приехал, чтобы сказать мнение сибиряка о вопросе колоссальной важности не только для Сибири, а и для всего народа русского. Уходить нам из Маньчжурии или не уходить?

Богдан Васильевич многозначительно смолк. В гостиной почувствовалось то, что на языке парламентских отчетов называется mouvement.

– Не-у-хо-дить! – отчеканил он вдруг, сдвинув брови и треснув рукой по своей записке. – Я прожил в Сибири десять лет и изъездил ее из конца в конец. Я два раза был в Маньчжурии, в Порт-Артуре, в Японии, в Китае. Я беседовал со многими знающими толк людьми. И вот мое мнение: не уходить!

– То есть ввязываться в войну из-за Маньчжурии с целою коалицией? – спросил кто-то.

– Нет-с, совершенно наоборот. Не уходить, именно чтобы избежать войны, если только это сколько-нибудь возможно. Строго говоря, насколько я могу судить, война почти неизбежна, но единственное, что еще может предотвратить ее, – это нам оставаться на месте. Чуть мы тронемся – на нас обрушатся и Япония, и Китай, и тогда воевать уже придется во что бы то ни стало.

Готлиб Вильгельмович заглянул в свою записку.

– Видите ли, милостивые государи, в каком положении дело. Война, в сущности, давно объявлена, если не гнаться за формальностями, если смотреть по существу. И мы, и желтые соседи уже ведем эту войну при неблагосклонном для нас участии других держав. И вот, когда мы достигли блестящих успехов, раздается вопрос: не отказаться ли нам добровольно от всех побед? Не зачеркнуть ли всю многолетнюю, дорого стоившую и трудную работу? Мне, признаюсь, этот вопрос кажется более чем странным. Или не надо было начинать всей этой полудипломатической, полунастоящей войны с занятием Порт-Артура, или…

– Конечно, не надо было начинать, – возразил кто-то из публики.

– А я думаю, что это было безусловно необходимо, и буду иметь честь это доказывать ниже.

– Обратили ли вы внимание на крайне интересные письма из Америки г. Вандами? Оказывается, что в то самое время, как «всенемцы» проповедуют разрушение России с Запада, а японцы готовятся к бою с Востока, в отдаленнейшем от нас тридесятом царстве, в Соединенных Штатах, проповедуется тоже разгром России, вытеснение ее с азиатского материка. Дело, господа, вовсе не шуточное. Гигантская республика растет сказочно быстро. Она в союзе с Англией задумывает проделать со старым материком то же самое, что Европа когда-то проделала с новым. Как четыреста лет назад древние царства инков и ацтеков нежились себе под солнцем, ничего не зная да не ведая, а с Востока, через необозримый океан наплывали белые люди в железе, с евангелием и мечом, так и теперь. Из-за еще более необъятного Тихого океана на дремлющую Азию надвигается истребительная сила Америки. Хищные англо-американцы, уже захватившие юг Азии, заявляют права на величайшую из империй и на соседку ее – Сибирь. Они открыто провозглашают весь Тихий океан «американским озером». Профессор Колумбийского университета Гиддинг на обеде в Нью-Йорке в честь одного английского философа формулировал будущее так: «Величайшим вопросом двадцатого столетия будет следующий: кто окажет свое влияние на цивилизацию мира, англосакс или славянин?» Именно на берегах Тихого (какая ирония!) океана предполагается встреча и окончательная борьба двух мировых могуществ, и гибель наша уже учитывается врагами. Вы скажете: можно ли обращать внимание не безумный бред каких-то публицистов и профессоров? Я замечу на это, что безумный бред одного поколения превращается в живую реальность для следующих. Разве всего полтораста лет назад теперешние владения Англии не казались безумством? Чтобы население крохотного острова, едва заметного на глобусе, сумело в один век захватить четверть земной суши и подчинить сотни миллионов варваров, – это показалось бы тогда более фантастическим, чем захват Китая Америкой. А перед этим за триста лет захватила же крохотная Португалия – Бразилию, Испания – необъятные земли в Средней, Южной и Северной Америке, Голландия – в Тихом океане. «И небывалое бывает», как справедливо гласит девиз Петра Великого на медали, выбитой в честь поражения шведов на море. К сожалению, мы не поняли тогда всей глубины этого девиза и весь расчет своей истории вели только на «бывалое»…