Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Когда в роте появляется Марион Эш, Рошаль сразу догадывается, почему у лейтенанта в последние дни светились глаза и на взводном собрании он был настроен так миролюбиво. Она не кажется Рошалю необычайно красивой, но одно ее качество он подмечает сразу же: эта женщина умеет быстро подчинять всех своему влиянию. Всех, в том числе и лейтенанта.

Нет, она вовсе не командует им. Это выражается в другом — в том, как он идет рядом с ней, как разговаривает и как она отвечает на его вопросы, в том, как она руководит фоторепортером, который одновременно водит машину.

Гюнтер Рошаль вспоминает свою жену Грит, воспитательницу детского сада, с которой он познакомился в дискотеке молодежного клуба…

Он обратил на нее внимание сразу же, еще у входа в зал, где она проверяла входные билеты. Потом наблюдал за ней во время танцев. Она была в черном пуловере и черных плотно облегающих брюках. И одежда, и иссиня-черные волосы подчеркивали матовую белизну ее кожи. Она нравилась ему все больше. Он пригласил Грит на танец и убедился, что ее глаза умеют лукаво смеяться. Позже он вызвался проводить ее, но она отказалась:

— Спасибо, сама дойду.

— Ты не прочь встретиться снова?

— Приходи в клуб. Я бываю здесь часто.

Как-то он пригласил ее в театр — она согласилась. А потом они бывали на концертах, ходили на выставки, в кино, где обычно садились в последний ряд. Но чаще всего ходили на танцы.

Летом они решили выехать на несколько дней за город, пожить в палатке. Небольшой мотороллер и такая же небольшая палатка, где места хватало только для двоих. Там Грит и стала его женой, а загс и свадьба явились простой формальностью.

Весной пришла повестка.

— Знаешь, — сознался он, — на комиссии по освидетельствованию я добровольно вызвался прослужить три года. Тогда я и представления не имел о тебе.

— И что же ты собираешься делать?

— Ах, Грит! Три года…

— Мы обещали никогда ни в чем не упрекать друг друга…

— Но мы также обещали все важные вопросы решать вместе, — возразил он.

Грит улыбнулась ни радостно, ни грустно:

— За три года у меня отрастут три длинных седых волоса. Когда вернешься, я их срежу.

В то время как он паковал чемодан, Грит пыталась шутить, но в глазах у нее стояли слезы.

— Прости, ничего не могу с собой поделать…

Марион интересует буквально все. Она сопровождает Юргена всюду — в казарме, на учебном плацу, в поле. Как и у него, у нее остается время только на еду. Ею руководит честолюбивое желание написать действительно хороший очерк о роте в Борнхютте.

Наконец наступает вечер. Марион и Юрген идут по деревенской улице. На этот раз его не волнует, что в некоторых окнах отодвигаются занавески и их провожают любопытные взгляды. Ему это даже нравится. Марион же, видимо, все равно.

— А где здесь дамская парикмахерская, косметический кабинет? Где можно сделать покупки? — интересуется она.

— Для этого лучше всего поехать в Бланкенау. Четверть часа автобусом.

Деревня позади. Они поднимаются на холм и направляются в лес.

— Здесь прекрасные места, — говорит Юрген. — Если с той горы взглянуть на долину, вид открывается сказочный.

Марион согласно кивает:

— Да, все это будто специально создано для отдыха.

На обратном пути Юрген предлагает сделать небольшой крюк. Он показывает Марион строительную площадку:

— Осенью здесь состоится праздник строителей по случаю сдачи домов. Меня уже внесли в список. Как ты на это смотришь?

— Положительно, — отвечает Марион и еще раз оглядывается: — Пока не так-то много построено и до сдачи, судя по всему, еще далеко. В деревне до сих пор строят дедовским способом: один кирпич, один совок раствора, одна бутылка пива.

— Что ты говоришь? Все совсем не так! — сердится Юрген.

Она смотрит на него с насмешкой:

— Нет, это ты заблуждаешься. Все идет по-старому.

Они проходят мимо зала для гостей, покупают бутылку вина и поднимаются по лестнице к себе. Лестница трещит и скрипит при каждом шаге. Комнаты их расположены рядом и соединены внутренней дверью.

Через две двери находится комната фоторепортера. Ему немного за тридцать, он носит яркую сорочку, еще более яркий галстук и пестрый пиджак. Волосы он зачесывает назад, усы у него взъерошены, а когда ему кажется, что никто на него не смотрит, он бросает на Марион страстные взгляды.

— Неприятный тип, — замечает Юрген, когда после обеда они с Марион остаются на несколько минут одни.

— Ты находишь? Вообще-то он человек способный, а в настоящее время людей оценивают по их умению. Во всем остальном он мне безразличен.

Вот и комната Марион. Она довольно большая. Мебель допотопная и вся в пятнах. Кровать огромная. Окна выходят на реку, над которой сейчас стелется туманная дымка.

— Такое впечатление, будто века прошли, ничего не затронув в этом уголке, — замечает Марион, усаживаясь в изрядно потертое кресло.

Позже, когда они лежат рядом и курят, она спрашивает:

— Ты действительно намерен здесь остаться?

— Что значит — намерен? Ты же хорошо знаешь…

— Но тебе здесь нравится?

— Я считаю, что жить здесь можно. Есть места похуже, и туда тоже кого-то направляют.

— У тебя есть перспективы роста?

Вопрос кажется Юргену смешным.

— Не прошло и года, как я окончил офицерскую школу. Мне еще нужно доказать, что я на что-то способен.

— А ты не можешь перевестись в Бланкенау? — спрашивает она некоторое время спустя. — Там по крайней мере железная дорога, какой-то комфорт. Ах, боже мой!..

Юрген уже злится и прерывает ее:

— Но ведь и твоя карьера началась не с должности главного редактора. В Бланкенау расположен штаб, а я только лейтенант и служу командиром взвода.

— Ты все усложняешь. — Она встает и приглаживает ему волосы. — Нам надо все обсудить. Чем буду заниматься здесь я? Ты об этом подумал? С тобой все ясно, а что делать мне?

Она права. Этот вопрос мучает Юргена со дня его приезда в Борнхютте, и он не может найти удовлетворительного ответа.

— В Бланкенау есть газета…

— Решил меня подразнить? А мне казалось, мы говорим серьезно. Неужели ты допускаешь, что я пойду работать в районную газетенку? — Марион берет сигарету, подходит к окну, потом долго и внимательно смотрит на Юргена: — Ты действительно не можешь перевестись в другое место?

— Попробовать, конечно, можно.

— Тогда начинай действовать завтра же. Нельзя думать лишь о себе.

— Все не так просто, как тебе кажется… Я здесь всего шесть недель и уже собираюсь просить о переводе. В любом случае об этом можно вести речь только в конце учебного года…

Марион взрывается:

— А как же я? Должна бросить все, перебраться в эту дыру, нарожать тебе детей, а при случае писать по нескольку строк в местную газету? Прекрасная перспектива, господин лейтенант!