Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Он встает:

— Все, друзья. Глотка стала слишком сырой для пения. Мне пора.

Трактористы пытаются протестовать, но Юрген передает гитару хозяину ресторанчика и просит счет за себя и Глезера.

— Ты ничего не должен, лейтенант! — заявляет Рыжий. — Плати песнями, пока можешь петь… Тео, все за наш счет!

Юрген поворачивается к парню:

— Ну позвольте мне хоть разок заплатить за всех.

— Ладно.

Юрген стоя выпивает маленькую рюмку водки, делает глоток пива и вместе с Глезером направляется к выходу. На улице еще светло.

— Проводить вас? — спрашивает старшина.

— Благодарю. Я вполне трезв. А как доберетесь вы?

Глезер смеется:

— Позвоню по телефону. Через десять минут жена с машиной будет здесь.

— Семейная солидарность? — спрашивает Юрген.

— Просто мы понимаем друг друга.

Юрген пожимает Глезеру руку на прощание и идет по Холлергассе. Ему вдруг приходит в голову, что в его шкафу лежит книга, приготовленная для Ингрид. Он смотрит на окна учительницы, но дом словно вымер.

Юрген не торопясь выходит лугом к реке, а дальше берегом к лесу. От влажной земли поднимается туман; он наплывает на кустарник и склон холма. Воздух теплый, небо безоблачное, и только на юго-западе громоздятся несколько темных туч, края которых окрашены заходящим солнцем под золото.

Юрген долго бредет без цели, и вечер кажется ему необычным. Впервые в его душе возникают сомнения: вначале они как тень, которую нельзя отогнать от себя, однако постепенно становятся все более назойливыми. А в сущности они укладываются в один-единственный вопрос: по-прежнему ли он любит Марион?

Последние лучи заходящего солнца застают его сидящим на уступе. Он смотрит на огни Бланкенау, раскинувшегося там, далеко внизу, и думает, что, если двое любят и хотят быть вместе, они обязательно найдут путь друг к другу. Марион не хочет переезжать к нему в Борнхютте, но права ли она? И кто, черт возьми, может рассудить, кто прав, кто виноват, когда речь идет о любви и взаимопонимании?

Юрген встает и стремительным шагом идет лесными тропами, просеками, покрытыми толстым ковром мха и травы. Ни одна живая душа не встречается ему.

Ах да, ее просьба о переводе… Как будто он вольнонаемный, у которого через две недели заканчивается срок. Как она этого не поймет?!

Неожиданно налетает порыв ветра, сверкает молния, и вскоре начинается дождь. Юрген ищет укрытия под деревьями, но быстро промокает до нитки. Он начинает дрожать и с удивлением отмечает, что бродит несколько часов и не в состоянии определить, где находится. Поздно ночью его подбирает грузовик и подбрасывает до Борнхютте.

Рошаль недоволен решительно всем — собой, своим отделением, в котором внешне все спокойно, лейтенантом Михелем. Точнее говоря, в первую очередь лейтенантом Михелем.

Стоило ему спросить лейтенанта, будут ли особые указания по подготовке учений, как Юрген взрывается:

— У меня во взводе командиры отделений или школяры? Если вам на учениях не все ясно, что же будет в настоящем бою? Выполняйте требования уставов и наставлений! Идите!

Рошалю кажется, что на него вылили ведро холодной воды. Войдя в свою комнату, он с проклятиями швыряет фуражку на кровать, а на следующий день спрашивает Глезера, не знает ли он, что произошло с лейтенантом.

— Тоска по невесте, вот и все.

— А почему он вымещает все на мне? Я-то тут при чем?

Глезер смеется, и глаза у него превращаются в узкие щелки.

— Рошаль, все мы люди. Пойми ты это и оставь лейтенанта в покое. У него это скоро пройдет.

— Хотелось просто знать, при чем тут я? — бурчит Рошаль, а внутри у него все продолжает кипеть от возмущения.

Все последующие дни идет дождь. Земля раскисает, кругом неимоверная грязь. Но вот снова светит солнце, словно берет реванш за упущенные дни.

Приходит время учений. Тема — отделение в атаке. Рошаль стоит на холмике, а солдаты его отделения по команде подходят к нему. Безусловно, они уже многому научились, но не все навыки доведены у них пока до автоматизма, например исполнение команды «Ложись». Прежде чем лечь, некоторые выбирают место посуше, укладываются, как на постели. Смотрят вниз, вместо того чтобы наблюдать за «противником». Особенно отстают Цвайкант, Райф и Кюне.

Внезапно боевой порядок нарушается. Солдаты обходят усыпанную кочками низину и скапливаются на флангах.

Рошаль поднимает руку и зычно командует:

— На исходный рубеж! Все сначала!

Он замечает, что солдаты реагируют на его приказ без энтузиазма. Вагнеру с трудом удается заставить их бежать. Ничего не поделаешь, низина действует на солдат как отрицательный полюс, боевой порядок при каждом повторении упражнения нарушается. Лишь один солдат выдерживает направление, и со стороны это выглядит очень смешно. Лейтенант стоит несколько поодаль и наблюдает.

— Отделение, ко мне! — приказывает Рошаль.

Солдаты подбегают, выстраиваются. Сержант вглядывается в их разгоряченные лица и с досадой в голосе спрашивает:

— Что случилось? Вы что, не хотите или не можете?

Райф просит слова и объясняет:

— Нам достался самый скверный участок местности, товарищ сержант.

— А с каких это пор отделения сами выбирают участки, на которых предстоит атаковать? Что за отговорки? — наступает Рошаль.

— Посмотрели бы вы на эту проклятую лощину — это же самая настоящая каша, — бурчит Мосс.

— Ах, вот оно что! Вам не нравятся лужи? А мне, по-вашему, нравятся? Так вот, запомните накрепко, если боец не овладеет приемами боя на учениях, в сражении он станет удобной мишенью для противника и поставит под угрозу выполнение боевой задачи. Думаете, я позволю вам рисковать жизнью из-за каких-то луж?! Вопросы есть?

Солдаты молчат, а Рошаль командует:

— Отделение, за мной! Вперед!

Он задает такой темп, что уже через несколько минут легкие у солдат работают как кузнечные мехи. Через двадцать минут они без раздумий падают в грязь, а через полчаса и Рошаль, и его солдаты покрыты грязью с ног до головы. Они стряхивают ее с кителей и брюк и даже выливают из карманов. Наконец он приказывает отделению построиться.

— Ну, мы поняли друг друга? — Голос Рошаля полон иронии. — Надеюсь, что в будущем ваши командиры будут столь же требовательны, как и я, а вы столь же примерны в соблюдении дисциплины. Итак, мы поняли друг друга?

— Конечно, — с трудом выдавливает из себя Цвайкант, пытаясь отдышаться. — Когда я вижу свое отражение в ваших глазах, мне становится не по себе, но потом я вспоминаю, что и вы выглядите не лучше, и не могу не выразить вам своего сочувствия.

Какое-то мгновение все молчат. Потом Мосс бьет себя по ляжкам, да так, что грязь летит в разные стороны:

— Нет, этот парень неисправим! Он меня доконает!