Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

— Нет, не говорил.

— Ты красавица, Веснушка. Намного красивее, чем тогда, в ресторанчике. А теперь ты меня поцелуешь?

Пегги оглядывается, отрицательно качает головой. В лесу он берет ее за руку, целует, гладит по волосам, мягким и душистым.

— Пегги и Уве… — мечтательно говорит он. — Неплохое сочетание для родословной.

Пегги счастливо смеется:

— Хитрец! Я сразу догадалась, что ты хитрец. Пошли вон той тропой.

Они бредут по прошлогодней листве, и ноги приятно утопают в ней.

— Для тебя это неизведанная тропа? — спрашивает Мосс.

Она отрицательно качает головой, а потом говорит:

— Каждому из нас рано или поздно приходится пройти неизведанной тропой.

Мосс берет Пегги за руку, и она не отнимает ее.

В один из дней, после обеда, роту собирают в лекционном зале. Капитан Мюльхайм рассказывает о противнике, с которым будущим пограничникам предстоит иметь дело: о пограничной службе ФРГ, о таможенной службе, об их задачах и целях. Используя диапозитивы и другие наглядные пособия, он демонстрирует форму, вооружение и технику бундесвера, рассказывает о военной доктрине ФРГ, реваншистских земельных организациях, наиболее типичных провокациях, к которым прибегает на государственной границе противник. После лекции, когда рота уже возвращается в расположение, Кюне откровенно высказывает свои сомнения:

— Мрачные картины — провокации, убийства, подготовка к войне. Все это слишком пессимистично, как мне кажется. И к тому же односторонне…

Поначалу ему никто не возражает. Цвайкант разлегся на койке, Мосс роется в тумбочке, Вагнер, засунув руки в карманы, стоит у окна. На его лице глубокая задумчивость. Но вот он поворачивается к Кюне:

— Односторонне, говоришь? А какую другую сторону ты имеешь в виду?

— Я имею в виду всю картину в целом, — поясняет Кюне. — В ФРГ есть не только реваншисты, сторонники войны и тупоголовые антикоммунисты. Говорим же мы об изменении в соотношении сил, об усилении движения за мир. И в ФРГ люди хотят жить спокойно.

— В этом ты, дружок, прав, — вступает Мосс. — Если кто-то спокойно потягивает свое пиво, пусть его живет. Но если кто-то попытается взять меня за грудки, то я ему спуску не дам. У меня разговор короткий.

— Обыватель, как страус, сует голову в песок и надеется, что до войны дело не дойдет. А если дойдет? В прошлом он не отказывался встать в строй. В этом все дело.

— Допустим…

— Допустим? Значит, ты считаешь, что может быть и по-другому?

— В принципе нет, — неуверенно говорит Кюне. — Я только надеюсь, что немцы в ФРГ этого не сделают. Иначе наступит настоящее безумие!

Цвайкант, который до сих пор помалкивал, опирается на локти и задумчиво произносит:

— Боюсь, в таком деле, как война, надежда плохой советчик. Там, где правят деньги и страсть к наживе, ради гонки вооружений и развертывания средств массового уничтожения насаждают даже пустые надежды. А еще воспитывают ненависть против тех, кто по их замыслам должен стать жертвой этих средств уничтожения. То есть против нас. Поэтому нам не остается ничего другого, как учиться защищать себя, свою границу. Конечно, такая позиция не может нравиться нашим противникам, ибо ломает их планы. Только так, представляется мне, можно осветить этот вопрос.

— Опять целую лекцию закатил, — бурчит Мосс. — Словно по учебнику. Но и ты ведь побаиваешься, Светильник.

Цвайкант, словно он ждал этой реплики, спокойно отвечает:

— Выражение «побаиваться» в обычном языке означает страх. Страх же является одним из проявлений человеческой натуры, точнее, индивидуума, которое общественное бытие и историческая необходимость не способны истребить. Сознаюсь, когда я думаю о том, с чем нам придется столкнуться во время несения службы на государственной границе, то испытываю волнение, напоминающее страх. Но с учетом того, что я только что сформулировал, это не имеет никакого значения.

Кюне испытующе смотрит на Цвайканта:

— Ты считаешь, это наша общая проблема?

— В основе указанного мироощущения лежат не некие надуманные обстоятельства, а совершенно конкретные причины. Их невозможно игнорировать, их необходимо учитывать, нравится тебе это или нет.

— Можешь предложить рецепт?

В глазах Цвайканта появляется лукавая усмешка.

— Нет, не могу. Но думаю, от ответа на этот вопрос никому из нас не уйти.

Юрген с головой погружается в работу, и ему удается наверстать то, что он до сих пор откладывал на более позднее время. Он собирает совет ротного клуба, и в течение одного вечера они составляют план работы. Юргену удается уговорить сержанта и четырех солдат заняться пением. Часами он просиживает вместе с командирами отделений и солдатами в казарме, дискутирует по вопросам международной политики, обсуждает проблемы боевой учебы, солдатского быта и узнает при этом такие вещи, которые в иной обстановке навсегда остались бы для него тайной.

Оказывается, Вагнер влюблен в юную польку, на которой мечтает жениться; Райф играл в самодеятельном театре и отмечен почетным дипломом за постановку пьес Брехта и Лессинга; мать Цвайканта из аристократической семьи, но после окончания войны порвала с ней и вышла замуж за молодого Ойгена, отца Цвайканта. А кроме того, Юрген узнает, что у Майерса есть внебрачный ребенок.

Лейтенант спрашивает об этом сержанта, но у того глаза сразу становятся как у разъяренной кошки:

— Каким образом вы докопались до этого? От кого узнали?

— Кто-то случайно упомянул, не помню кто.

— И что же он сказал?

— Да ничего особенного. Просто сообщил. Меня же этот факт заинтересовал только потому, что я не нашел упоминания о нем в вашем личном деле.

— Я не обязан об этом писать! — запальчиво возражает сержант. — Это никого не касается. Это мое личное дело, и я не желаю слышать, что обо мне болтают.

— Я спросил просто из любопытства, потому что мои сержанты интересуют меня не только как командиры, но и как люди. Если вам это не нравится, забудьте о моем вопросе.

Майерс смотрит на Юргена с недоверием:

— Упомянув тех, кто болтает, я, конечно, имел в виду не вас, товарищ лейтенант.

— Я так и полагаю. Но если вы… принимаете все так…

Майерс решительно просит:

— Товарищ лейтенант, мне действительно не хочется говорить об этом.

— Ну что ж, давайте не будем, товарищ сержант.

Майерс никогда ни с кем не говорил о своей дочери, ибо даже воспоминание о ней вызывало боль. Иногда, ночью, мучаясь бессонницей, он испытывал жгучую ненависть к женщине и мужчине, которые смертельно обидели его. В голове зрели планы мести. Но приходило утро, и Майерс в сердцах обзывал себя ослом за ночные бредни и ловил на том, что не может до конца вытравить из своей души эти горькие переживания. Неужели так будет всегда?