Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

— Потому что в нее никто не попал, — констатирует Мосс.

Рошаль соглашается:

— Вот именно, никто не попал. Но ведь отделение прошло солидный курс подготовки, хорошо вооружено. Отсюда вытекает следующий вопрос: почему никто не попал? И еще один: кто из вас стрелял в землю прямо перед собой?

— Это я, — признается в своей неудаче Райф.

— Ладно, пойдем дальше. Кто запутался в ремне от автомата?

Поднимает руку Кюне:

— Это я зацепился за что-то, там был кусок проволоки или какая-то другая дрянь, точно не скажу.

Рошаль кивает:

— К тому же временами все отделение стреляло ниже целей. А ведь мы не раз прорабатывали ситуацию, когда солнце находится именно в таком положении. Цвайкант был слишком скован, несколько человек передвигались, как сборщики картофеля на поле, а я дважды завысил угол прицела. Знаете, кто спас положение? Мосс и Вагнер. Если бы не они, мы сидели бы сейчас с оценкой «хорошо», а то и «удовлетворительно». Прошу высказываться.

У Вагнера тон скептический:

— Не совсем понимаю, в чем дело. Вы хотите сказать, что высшую оценку мы не заслужили?

— И да, и нет.

— Это не ответ, — ворчит Вагнер. — Я понимаю дело так: когда отделение проводит занятие, оно работает коллективно и оценку получает коллективную. А то, что у отдельных солдат результаты разные, должно приниматься во внимание. Поэтому я еще раз спрашиваю: да или нет?

Рошаль чувствует внутреннее сопротивление солдат и реагирует довольно остро:

— Если судить по пунктам устава — да, а если хотите знать мое личное мнение — нет.

— Ну и ну! — восклицает Мосс. — Что же нам теперь, отказаться от внеочередного увольнения в город и исполнить траурный марш?

Рошаль встает, оправляет мундир:

— Отнюдь нет. Желаю вам приятно провести вечер.

Он направляется в свою комнату, берет книжку с ночного столика и садится читать… Он все еще читает, когда поздно вечером раздается стук в дверь.

— Извините, — говорит Вагнер, — я увидел у вас свет и решил зайти на минутку.

— Садитесь, пожалуйста.

— Зря вы не пошли с ребятами, дискуссия ведь продолжалась. Ребята говорили, например, что составители устава не случайно сформулировали его положения так, а не иначе, что же касается командира роты, то он скорее откусит себе язык, чем незаслуженно похвалит кого-нибудь. Рошаль же выдумывает какие-то свои правила…

— Ну а вы? Что вы ответили?

— Я ответил, что это не тема для разговора за кружкой пива. — Вагнер замолчал, потом добавил: — Действительно, момент для дискуссии был неподходящий. И вообще, думаю, надо подождать, завтра или послезавтра ребята начнут рассуждать по-другому.

Рошаль встает, подходит к открытому окну:

— Не понимаю, почему вы так болезненно реагируете на замечания. Ведь я руководствуюсь самым что ни на есть естественным стремлением — сегодня все делать лучше, чем вчера.

— Но ребята вас не поняли, — замечает Вагнер.

Рошаль оборачивается к нему:

— А вы-то поняли?

— Кажется, да. Но не сразу, а после разговора с ребятами…

— Не поздновато ли? Вы ведь все-таки мой заместитель.

Вагнер собирается что-то возразить, но потом решает промолчать.

Сержант подходит к нему и говорит примирительно:

— Самое лучшее, пожалуй, прекратить нашу дискуссию, а утром взяться за дело с новыми силами. Если мы будем ждать, пока нас поймут, поезд уже уйдет.

— И все-таки мне кажется, что мы должны еще раз обсудить все спокойно, не торопясь.

— Нет, — возражает Рошаль. — Я не намерен подменять воинскую дисциплину многочисленными внушениями и нравоучениями. Если кто-то не понимает необходимости поступать так, а не иначе, надо заставить его, и баста.

Что-то разделяет их как невидимая стена. Рошаль чувствует это, но не сдается. Он предъявляет высокие требования к солдатам. При отработке элементов по охране границы он уделяет много внимания их физической закалке, добивается, чтобы наблюдательные посты устанавливались в кратчайшие сроки, чтобы оцепление развертывалось согласно предусмотренным нормативам, причем контролирует время и качество выполнения приказов строже, чем раньше. На спортивных занятиях он добивается равномерной нагрузки для всех. В этом, по существу, нет ничего нового, но — что греха таить? — делается это далеко не всегда. Каждый свободный час Рошаль использует для тренировки в беге, для отработки элементов строевой подготовки или преодоления полосы препятствий. Он не объясняет солдатам, почему необходимо выполнять те или иные упражнения, преодолевать трудности, он просто приказывает и добивается выполнения приказов. Люди это замечают и реагируют по-разному.

И Барлах гнет свою линию. Он ощутил вкус успеха, понял, что успех не свалится с неба, что за него надо бороться, работая днем и ночью. А Майерс остается безучастным ко всему. Он явно огорчен и не пытается это скрыть. Служебные обязанности выполняет подчеркнуто тщательно, но общения с товарищами старается по возможности избегать.

Однажды, когда Барлах особенно откровенно демонстрирует свое намерение обогнать Майерса и его отделение, тот ледяным тоном заявляет:

— Если хочешь занять первое место, соревнуйся с Гюнтером, а я тебе не помеха.

— Что с тобой происходит? — осторожно спрашивает Барлах. — Не могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Ты очень мне поможешь, если оставишь в покое.

Это создает напряженность во взаимоотношениях, и первым ощущает это Бернд Вагнер.

После интенсивной тренировки продолжительностью более часа, устроенной Рошалем для своего отделения, уставшие солдаты возвращаются в казарму.

Мосс тихо заявляет:

— Пожалуй, я сыт по горло. Всему есть предел. Все отделения уже давно отдыхают, а мы все тренируемся. — Он подходит к Цвайканту, растянувшемуся на кровати: — Ну, что скажешь по данному поводу, Светильник? У тебя же светлая голова.

— Дай сперва отдышаться, а потом я попробую осветить этот вопрос.

— Только возьми свечку поярче, — брюзжит Мосс, — потому что по данному вопросу сплошные потемки… Впрочем, погодите-ка. Ведь по долгу службы кое-кто обязан высказаться. Ваше мнение, товарищ заместитель командира отделения? Ребята недовольны. Вы слышите?

— Слышу, но только одного тебя.

— Тогда открывай-ка рот: мы хотим знать твое мнение, — требовательно заявляет Мосс, усаживаясь напротив. — Все играют в скат — у нас тренировка, все пишут письма домой — мы гоняем по полосе с препятствиями. И так продолжается уже две недели. Почему именно нам предназначено стать козлами отпущения? Раньше Рошаль хоть зайдет, пошутит, а теперь ничего подобного. Почему? Неужели потому, что мы показали лучшие результаты? Да что же это такое!

— Верно, — подхватывает Ханнес Райф, и словно прорывается плотина: все говорят, перебивая друг друга.