Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Вечером Ингрид отправляется к Лило. Они сидят у открытого окна. Над рекой пламенеет вечерняя заря, и отсветы от багряно-красных до насыщенно-желтых пробиваются сквозь кроны деревьев словно лучики ярких цветных фонарей.

— Это твое окончательное решение? Может, еще подумаешь? — спрашивает Ингрид.

— Все уже продумано, — отвечает Лило. — У меня для этого было время. Что мне здесь делать? Влачить жалкое существование до тех пор, пока поседею? Нет уж, спасибо…

— А мне ты не хочешь сказать честно, почему уезжаешь?

Лило встает, смотрит на улицу. Она похудела за последнее время, стала немного сутулиться.

— Ты действительно не знаешь причину? Или хочешь, чтобы я сама подтвердила, о чем все шепчутся?

— Да я не имею ни малейшего представления, — заверяет ее Ингрид.

Лило еще раз бросает взгляд в окно, словно желая убедиться, что никто там, снаружи, не подслушивает их, потом, вздыхая, садится:

— Герман хочет жениться на мне. Разве ты не слышала об этом?

Ингрид смотрит на Лило с таким удивлением, будто только что узнала, что на Луне или на дне океана обитают разумные существа.

— Шперлинг? — недоверчиво переспрашивает она. — И с каких пор это у вас?

— Он давно говорит об этом…

— А ты? У тебя есть к нему чувство?

— Не буду утверждать, что он мне неприятен, но никакой любви я к нему не испытываю.

— И ты сказала ему об этом?

— Нет. Не могу, а впрочем, и не хочу.

— Мне кажется, он бы на руках тебя носил, — продолжает Ингрид.

— Да, я знаю. Вопрос только в том, сколько времени это продлится. Мне тридцать, Ингрид, а ему за пятьдесят. Сколько мы проживем до тех пор, когда ему захочется покоя? Ну, лет пять. А я еще молода, могла бы иметь детей… Но дело не только в этом.

— В чем же еще?

— Ах, Ингрид, ничего-то ты не понимаешь! Здесь и в соседних деревнях я для всех просто Лило. Большинство даже фамилии моей не знают, да и не хотят знать. Их интересует только одно: какая очередная амурная история связана со мной и не представится ли возможность стать героем такой истории, но так, чтобы деревня узнала об этом не сразу. Ах, Ингрид… Было время, когда это доставляло мне удовольствие. Тогда я дерзко смотрела людям в глаза, а с некоторыми из них у меня бывали приключения. Но только я играла роль, которую они навязывали мне, и лишь изредка жила в этой роли. Когда человек голоден, а ему все время говорят о еде, то…

— Ты обижена, ожесточена, потому что не видела хорошего в жизни, — говорит Ингрид. — Поверь, не все так думают о тебе. У тебя есть друзья, вот хотя бы я.

Лило закрывает окно, задергивает занавески, включает свет.

— Опасайся таких друзей, как я, — громко, как бы мимоходом замечает она. — Может, я завидую твоему счастью. А от такой, как я, всего можно ожидать… Если я выйду замуж за Шперлинга, то стану фрау Шперлинг чисто формально. На деле же я останусь Лило. И нам все время будут напоминать об этом. Даже когда он станет старикашкой с палочкой, а я почтенной матроной, люди будут отворачиваться и хихикать… Нет, Ингрид, остаток жизни мне хотелось бы провести не так, я мечтаю о другом. Не хочу быть прежней Лило… А ты ждешь своего лейтенанта?

— Нет, сегодня он не приедет.

Вечером того же дня Юрген сидит в последнем вагоне поезда, как раз преодолевающего подъем. Он приникает к окну и воображает встречу с Марион — вот она отбрасывает у него со лба волосы, вот приподнимается на цыпочки и целует его… За окном сменяют друг друга поросшие лесом долины, живописные строения старого монастыря, маленькие станции, расположенные на окраинах деревень.

Путь одноколейный. Телеграфные провода тянутся параллельно полотну, то внезапно проваливаясь вместе со столбами в низину, то стремительно взлетая вверх. Когда начинает темнеть и ландшафт постепенно исчезает в вечернем сумраке, Юрген закрывает глаза…

К Марион он отправляется пешком — по скудно освещенным переулкам, через каменный мост и парк, на скамейках которого сидят, тесно прижавшись друг к другу, влюбленные. Еще издали он видит, что в ее окне горит свет.

Марион ждет его. На ней шерстяное платье крупной вязки с накладными карманами и погончиками. Когда она смотрит на Юргена снизу вверх и привычным движением убирает ему волосы со лба, он говорит:

— Мне бы сначала душ принять, я ведь прямо с полевых занятий.

Марион улыбается:

— В парадной форме?

— Мне едва хватило времени переодеться, я даже белье не успел сменить. Чистое в чемодане.

— Тогда отправляйся в ванную, а я приготовлю что-нибудь поесть.

Юрген чувствует себя прескверно. Держится он напряженно и неестественно, то и дело смущается, а говорит что-то невразумительное. Когда Марион опускает глаза или проходит мимо, Юргену становится не по себе — от ее плавных движений, от ее самоуверенной красоты, властно притягивающей к себе. В эти мгновения что-то внутри у него начинает сопротивляться. Отчего это он так мучается? Может быть, оттого, что на нем офицерская форма? Может, он просто все усложняет? Но в следующий миг он вспоминает об Ингрид, и его охватывает отвращение к самому себе… «Ты должен сегодня же принять решение, если не трус! — требует голос его внутренней совести. — Или самолюбие мешает тебе покончить с этой неопределенностью? А может, тебе нравится любить не одну, а двух или даже нескольких женщин? Может, тщеславие парализует твою волю?..»

— Ты наелся? У тебя какие-нибудь неприятности? — спрашивает Марион.

— С чего ты взяла?

— С того, что ты не ешь, молчишь и отрешенно смотришь перед собой…

— Да, забот немало, — отвечает он и осторожно кладет нож и вилку на дорогую фарфоровую тарелку.

Марион подходит, присаживается на подлокотник кресла и гладит его по щеке:

— Я предлагаю отложить разговор о заботах. Ведь я тебя ждала, а это было нелегко, и теперь, когда ты тут, я не хочу даже думать о заботах. Разве я не права?

Юрген обнимает ее и отвечает:

— Ты права… — Взгляд его при этом прикован к неубранной посуде на столе, но Марион шепчет:

— Пусть стол остается неубранным. Уберем потом…

Уже на рассвете она вдруг приподнимается на локте и склоняется над ним:

— Что с тобой? Ты какой-то странный.

— Со мной? Ровным счетом ничего.

— Ты не такой, как всегда. Ты словно забыл что-то.

— Что?

— Ты не можешь вспомнить?

— Прошу тебя, не надо. Думаешь, так легко отложить заботы в сторону или пренебречь ими? Я не могу… Да и устал очень: прошлую ночь глаз не сомкнул.

— Почему ты не прихватил гитару? — спрашивает она. — Ведь ты всегда брал ее с собой.

— Не было времени на сборы… Да и надоело мне все время ездить с гитарой… Лейтенант с гитарой… Пора взрослеть…

Она откидывается на подушку: