Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Придавив каблуком окурок сигареты, Рошаль подходит к Цвайканту и смотрит ему в глаза:

— Если я вас правильно понял, вы хорошо осознаете, какие нужно делать выводы из всего вышесказанного.

Философ улыбается:

— Я вырос и воспитывался в нашей стране и по обсуждаемой проблеме придерживаюсь того же мнения, что и рядовой Кюне. Но подлинным мерилом всегда являются практические дела людей.

— Вот об этих практических делах мы и поговорим на очередных занятиях. Становись! — отдает команду Рошаль.

Когда Ингрид входит в кабинет, Герман Шперлинг сидит, согнувшись, за письменным столом. На лоб его свисает прядь волос, а лицо покрыто нездоровым румянцем.

Она озабоченно спрашивает:

— Что случилось? Вы нездоровы?

— Я отвратительно провел ночь и чувствую себя неважно. Садись.

Но Ингрид остается стоять.

— Что-нибудь серьезное? Раз вы послали за мной, значит, дело касается меня. Что-нибудь случилось?

Нетвердой рукой Шперлинг тянется к листку бумаги, подает его девушке через стол:

— Читай. Только сядь сперва.

Это заявление Лило Риттер об уходе с работы по причинам личного порядка. Уйти она хотела бы в начале нового учебного года.

— А к заявлению она приложила вот это письмо, адресованное нам, — протягивает Герман еще один листок.

— Она что же, не сама вручила заявление и письмо?

— Нет. Прочитай письмо.

Ингрид читает и вопросительно смотрит на Германа:

— Не понимаю, зачем вы позвали меня? Жалко, конечно, что Лило уходит, но что же теперь изменишь…

— Изменить что-нибудь, разумеется, не в твоих силах. Но ведь может же директор сообщить о случившемся преподавателю школы.

— Извините, я об этом не подумала. А еще что? Я чувствую, вас тревожит что-то другое.

Собеседник устремляет на Ингрид долгий взгляд и смущенно улыбается. Он еще ниже склоняется к столу — создается впечатление, будто он пытается заставить себя произнести неприятные для него слова, но никак не может. Наконец он кивает и со вздохом говорит:

— Да, есть и другие неприятности. Я получил бумагу от школьного инспектора. К ней приложено письмо, полученное им отсюда, из деревни, с просьбой разобраться. На, читай оба произведения.

Ингрид не знает, что ей делать: смеяться или же встать и молча уйти. Она возвращает письма Шперлингу. Одно из них — на дорогой бумаге ручной выделки, другое — на дешевой, желтоватой. На дорогой бумаге анонимная мамаша изливала свое возмущение поведением Ингрид Фрайкамп, учительницы ее сына, которая отнимает у замужней женщины супруга, носящего к тому же почетную форму офицера. Как может мальчик относиться к подобной учительнице? И что вообще делает в нашей школе эта особа, которая по вечерам обнимает и целует упомянутого женатого мужчину посреди деревни? Автор письма требовала расследования и грозила пожаловаться в вышестоящие инстанции.

На желтоватом листке напечатано распоряжение, согласно которому директор школы обязан разобраться с жалобой, выяснить все обстоятельства и доложить о результатах…

— Ну и… что вы скажете по этому поводу? — спрашивает Ингрид.

— Я? Ничего. Мне велено разобраться, выяснить, доложить. Что-то сказать — твое дело.

— Вы что, в самом деле требуете от меня отчета? — возмущается Ингрид.

— Не стоит относиться к этому так легкомысленно, товарищ Фрайкамп. На тебя поступила жалоба, а школьный инспектор — лицо официальное. Он требует от меня изучить суть жалобы, и моя обязанность выполнить его указание.

Ингрид поднимается:

— Стало быть, делу дан ход… Ну что ж, я рада, что расследование пойдет официальным путем — меньше будет пустой болтовни. Так вот, я вам официально заявляю: я люблю его, и, если он сделает мне предложение, мы поженимся, а если не сделает, то наши отношения останутся нашим личным делом, его и моим, и я никому не позволю совать в них свой нос. Никому, слышите? Ну, а теперь я пойду.

— Подожди! — просит он. — Присядь и выслушай меня.

Шперлинг встает, вздыхая и охая подходит к шкафу, достает оттуда бутылку и коньячные рюмки — подарок одного из коллег ко дню рождения.

— Может, вам достаточно? — ядовито спрашивает Фрайкамп.

— Да, я выпил немного, черт возьми! Но мне хочется продолжить наш разговор в непринужденной, неофициальной обстановке. — Он протягивает Ингрид рюмку, та со смехом принимает ее. — Понимаешь, таков уж порядок. Поступает жалоба, и ее надлежит разобрать, независимо от того, как ты ко всему этому относишься. Ведь школьному инспектору не поздоровится, если он просто подошьет жалобу к делам, оставив ее без внимания. Ну вот… Сплетни распускают везде, особенно в деревнях. И вовсе не потому, что люди здесь глупее или у них больше времени для болтовни, а потому, что каждый знает всех и вся… А он действительно женат?

Ингрид подставляет рюмку с напитком под луч света, и окно, отражаясь в дымчатом стекле, кажется маленьким и пузатым.

— Нет, он не женат. Собственно говоря, я могла бы вообще не отвечать на этот вопрос. Итак, я буду целоваться с ним там, где захочу. А если бы я знала, что за особа сочинила эту мерзкую бумажку, мы бы назло ей целовались до тех пор, пока она не написала бы самому министру. Сочинить анонимку на учительницу и лейтенанта пограничных войск, которые, видите ли, целовались, не испросив разрешения у этой особы! Вы знаете, что я об этом думаю, товарищ Шперлинг?

— Да-да, ты уже высказалась достаточно ясно… Так что мне ответить инспектору?

— Напишите ему следующее: как выяснилось, упомянутый в жалобе лейтенант пограничных войск не женат. Понимаете, к чему я клоню?

Он кивает:

— Ну конечно, но…

— Тогда меня интересует только одно обстоятельство: а как инспектор доведет это до сведения автора анонимки? Он же должен ответить ей — таков порядок, не правда ли?

— А ты плутовка, товарищ Фрайкамп. Тебе бы все смеяться.

— Над предрассудками смеяться просто необходимо. И я буду это делать, даже если проживу сто лет.

Шперлинг прищуривает глаза и отвечает с насмешкой:

— Сто лет? Я прожил на свете полсотни лет и за это время не раз сам становился жертвой всякого рода сплетен и предрассудков. Так что борись с ними энергичнее, если действительно хочешь дожить до ста лет!

На полях, спускающихся на том берегу прямо к реке, в разгаре уборка урожая. Пылью, которую поднимают косилки, покрыты все примыкающие к лесу луга.

Времени у Ингрид хоть отбавляй. Каникулы продолжаются, а Юрген со своим взводом куда-то уехал и вернется только на следующее утро. До его отъезда у них останется только один вечер. А потом — другой город, другой дом, другая женщина…

Ингрид набирает горсть камешков, бросает их в воду и грустно следит, как расходятся и исчезают без следа круги от волн. Она садится на берегу, подтянув колени к подбородку, — ей уже безразлично, наблюдает кто-нибудь за ней, чтобы сочинить потом новые пикантные истории, или нет.