Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

— Господи боже мой, у нас все совсем не так! Послушаешь вас — Мюльхайма, Юппа Холлера, тебя, так действительно появится комплекс неполноценности. Вы что же думаете, что я Синяя Борода? Вы, наверное, забыли, что и сами были когда-то молодыми, делали глупости…

— Конечно, чего только не рассказывают за кружкой пива! Чтобы покрасоваться, похвастаться былой удалью, рассказывают, например, как мальчишками обирали вишни в саду у соседа, как в четырнадцать лет выкурили первую сигарету, выпили первую рюмку. При этом некоторые выдумывают заведомую чепуху. Но даже эти люди никогда не призывали молодежь подражать им. Или ты другого мнения?

Юрген молчит.

Раздается голос Корбшмидта:

— Шперлинг, Михель, где вы? Картошка сгорит.

Кто-то бросает в костер пучок сухой картофельной ботвы, и от гари начинает щипать глаза.

— Пойдем обратно, — говорит Герман. — А где сегодня Ингрид?

Юрген пожимает плечами:

— Не знаю. Я думал, она придет.

У костра Рыжий вручает им шампуры с колбасками и показывает, где зарыты в золе картофелины. Печеную картошку надо есть горячей, не боясь обжечь губы и небо или измазать горелой кожицей рот и нос. И вот Юрген осторожно откусывает кусок за куском, а Рыжий советует запивать каждый из них пивом, чтобы не першило в горле. Но Юргену не до шуток: вопрос, почему не пришла Ингрид, не выходит у него из головы. Хорошо еще, что веселье вспыхивает с новой силой.

Одному из трактористов приходит идея прыгать через костер. Все с восторгом подхватывают это предложение. Пограничники тоже не могут остаться в стороне. Первым прыгает Мюльхайм, за ним остальные.

— Эй, Рыжий! — кричит Мосс сквозь пламя костра. — Ты почему не прыгаешь? Считаешь, что у тебя огня и так хватает?

— Я прыгну с тобой, раз он такой трусливый, — заявляет вдруг Пегги Моссу. — Пойдем!

— Смотри не подпали себе волосики, кузиночка! — подтрунивает над ней Рыжий.

Но и Пегги в долгу не остается. Она замечает рядом с Рыжим черноволосую девушку и посылает в ответ ядовитую стрелу:

— А может, ты за свою цыганочку боишься, братец?

— Так это его девушка? — спрашивает Мосс, показывая на брюнетку.

— Она самая, — подтверждает Пегги.

— Вот это да! Она — черная как уголь, а он — огненный как пламя. Если он этот уголек разожжет, только искры полетят!

Трактористы хохочут, а Мосс хватает Пегги за руку, и они перелетают через костер…

Вдруг откуда-то появляется Майерс. Отблески пламени освещают его лицо. Юрген мгновенно чувствует, что у Майерса к нему дело. Но тот подходит не сразу. Перебрасывается парой фраз с солдатами, здоровается с кем-то из трактористов, пожимает руку Глезеру. Наконец подходит к Юргену и тихо спрашивает:

— Можно вас на минутку, товарищ лейтенант?

— Пожалуйста, — отвечает тот, заметив волнение в его голосе.

— Только давайте отойдем в сторонку.

Они идут берегом, и шум вокруг костра заглушает журчание струящейся воды. Майерс останавливается и торопливо, умоляющим тоном просит:

— В следующую субботу и воскресенье мне обязательно нужно пойти в увольнение, товарищ лейтенант. И обязательно на два дня…

— Три недели назад вы уже были в отпуске, и согласно существующим правилам…

— Да, мне это известно… Но мне нужно. Очень нужно. Если я не получу разрешения… — Майерс отворачивается и умолкает, а потом говорит с мольбой в голосе: — Товарищ лейтенант, мне кажется, вы заранее настроены против…

— Какая чепуха! — восклицает Юрген. — Просто, чтобы поддержать ходатайство, я должен знать причину…

— Прошу вас, умоляю, не спрашивайте меня ни о чем. Я… я не подведу вас. Вы ничем не рискуете. А для меня это чрезвычайно важно.

— Хорошо. Своей властью я не могу отпустить вас, вы знаете, кто решает подобные вопросы, но я поддержу вашу просьбу.

— Большое спасибо! — Майерс непроизвольно протягивает Михелю руку, поворачивается и уходит по лугу в ночную тьму.

Юрген еще некоторое время прислушивается к плеску воды и шуму ветра, шелестящего листвой. Больше всего ему хочется сейчас пойти к Ингрид, узнать, почему она не пришла, заключить ее в объятия. Но упрямство берет верх. Он подходит к Глезеру и прощается:

— Позаботьтесь, чтобы все своевременно вернулись в казарму. До завтра!

Глезер так удивлен, что отвечает «Так точно», когда Юрген уже уходит.

Ингрид тоже чувствует, что дальше откладывать нельзя, ведь терпение не может быть безграничным, если человек не хочет поступиться принципами, потерять самого себя. Она ходит по комнате взад-вперед, останавливается у окна и смотрит на двор казармы. Но Юргена все нет.

Иногда ею овладевает тоска, и она вздрагивает от каждого шороха, доносящегося снаружи. Потом в ней просыпается гордость. Она подходит к зеркалу, отбрасывает волосы, мягко струящиеся по щекам, упрямо запрокидывает голову. Как он смеет так обращаться с ней! Что он о ней думает? При этом она хорошо знает, что, если вот сейчас откроется дверь и войдет Юрген, она бросится ему на шею. Ингрид стоит перед раскрытым окном. От далекого костра слышен шум веселья. Временами высоко в небо взлетают искры, а ветер доносит звуки песен. Она ждет долго, до тех пор, пока не гаснет костер, а голоса участников праздника не затихают в близлежащих переулках. Только тогда она раздевается и падает на постель. Впервые ее охватывает желание бросить все и уехать.

На следующее утро Ингрид встречает во дворе Юппа Холлера — тот, вздыхая и кряхтя от натуги, чинит дверь сарая.

— Добрый день, гуляка! — приветствует она соседа. — Я даже не слышала, как ты пришел.

Ей хочется, чтобы приветствие прозвучало бодро и весело, но получается жалко и как-то ненатурально.

Старик со вздохом распрямляется, лицо у него серое и помятое.

— Дьявольщина! — стонет он, держась одной рукой за забор. — Мы хотели напоить Корбшмидта, а вышло так, что он нас напоил. Кажется, этот бугай способен выдуть целую бочку пива, на самом же деле он свою норму знает. Десять лет назад со мной такого, конечно бы, не случилось… Он был вчера здесь?

— Кто?

— Как — кто? Твой лейтенант.

Она отрицательно качает головой:

— Нет, он не приходил.

— Но ведь от костра-то он удрал, не сказав никому ни слова. Куда же он направился, как не к тебе?

— Будь здоров, — прощается Ингрид. — Мне надо спешить, а то опоздаю на урок.

В школе она замечает, что Герман Шперлинг наблюдает за ней, — на переменах, во время совещания в учительской, на лестничной площадке, когда они перебрасываются парой слов. Но так как он ничего не говорит ей, у нее нет повода задавать ему вопросы.

Наконец уже после обеда Шперлинг как бы между прочим говорит:

— Тебя вчера не было, а ансамбль твой выступил отлично. Только вот руководителя не хватало. Не очень хорошо, когда школьники остаются одни на таких мероприятиях, как вчерашнее. Это психологически неправильно, понимаешь?