Арсен Коцоев - Саломи

От выпитого вина у пирующих «размякли сердца». Все стали очень добрыми и любвеобильными, называли друг друга ласково: шени чириме, шен генацвале. Обнимались, целовались. «Ицоцхле, ицоцхле, кацо», — раздавались слова любви и дружбы. Но постепенно в эту приятную речь начали вплетаться и другие слова, хотя и не очень обидные, но и не ласковые.

Илико дотянулся до Карума и пролепетал:

— Люблю я тебя… шен чириме! Давай поцелуемся.

Карум подставил губы своему другу… Но в этот момент у Илико в горле что-то забулькало.

Что только не случается в духанах! Но кто на это обращает внимание!

Илико тянулся к Каруму, чтобы расцеловать его, но, к счастью, стул под ним куда-то уехал, и Илико свалился под стол.

Нина тоже опьянела, но не так сильно, как ее подружка, которая смеялась, пела, выкрикивала какие-то слова и была готова просидеть здесь всю ночь.

Нина уже не думала о покупках. Другая мысль не выходила из головы: «Домой! Домой!»

Но как «найти дом», Нина уже не могла сообразить.

Нико был единственный из этой компании, который понимал, что пора кончать пир.

Когда Илико, цепляясь за Карума, кое-как уселся опять за стол, Нико сказал:

— Карум, шени чириме, Илико, Нина, хватит. Пора уходить.

Услыхав эти слова, молодой непрошеный гость в черкеске опорожнил один за другим еще два бокала.

— Карум, шени чириме, — начал опять Нико, — позови духанщика. Давай расплатимся. Пора домой.

В голове у Нины немного прояснилось.

— Уже поздно, Карум. Слышишь, надо домой, — повторила она.

Нико еще раз громко крикнул:

— Карум, расплатиться надо. Заплати, потом по домам.

Только теперь дошли до сознания Карума эти ужасные слова. В голове промелькнула мысль: «Я всех приглашал, значит, платить должен я».

Он сунул руку за пазуху, где лежал сверток с деньгами и сказал:

— Платить!.. Заплачу, а как же! Наверное, израсходовали рублей пять.

Парень в черкеске и на сей раз не растерялся — выпил еще напоследок, сунул в рот какую-то закуску и, ни с кем не простившись, исчез. Его примеру последовал и Коте: налил себе еще стакан вина и скрылся за дверью.

Карум стукнул кулаком по столу. В кабинет вошел Вано — хозяин духана.

— Сколько я тебе должен? — спросил Карум.

— Сейчас прислужник скажет.

Через минуту зашел прислужник.

— Сколько? — повторил вопрос Карум.

— Ровно двадцать три.

Тут уже и Тедо решил, что неплохо бы улизнуть. Налив себе еще стакан вина, он выпил его залпом и испарился, как дух.

— Парень, не… шути!.. Скажи правду! — взмолился Карум.

Прислужник стал считать… Вино… котлеты… хаши… и еще раз вино… плов… харчо… опять вино… опять вино… опять вино… чесночный рассол… Вай, кацо, считай сам — двадцать три рубля!

Сознание Нины начало проясняться. Она вспомнила, что они продали, что хотели купить, вспомнила своих голых и босых детей — и опять эти проклятые слова: двадцать три рубля… Пропали двадцать три рубля! Зима на носу…

Но хмель еще не вышел у нее из головы.

— Ладно! — смирившись, сказала сама себе Нина. — Пусть будет что будет!

Когда Карум наконец понял, что действительно израсходовал двадцать три рубля, он остолбенел. Но, будучи по натуре человеком беспечным, он быстро примирился с бедой: вынул из-за пазухи завернутые в засаленный платок деньги и лихо хлопнул ими по столу.

— Разве они не знают, что я… Карум! Кого они пугают?

Развязал платок. На стол выпали деньги: бумажные, серебряные, медные…

Нико хотел было помочь Каруму, но разве Карум может допустить, чтобы кто-нибудь считал его деньги. Руками, не привыкшими к такой работе, он сам отсчитал двадцать три рубля и вручил их прислужнику. Остаток Карум тщательно завернул в тот же засаленный платок и засунул его за пазуху.

Прислужник проверил: ровно двадцать три рубля.

Пошатываясь и поддерживая друг друга, из духана вышло пять человек. Не успели они пройти и нескольких шагов, как Илико упал. Карум, верный друг, не мог его оставить в беде.

— Идите!.. Идите… домой… мы вас нагоним, — сказал он.

Нико, Нина и ее подружка, обнявшись, скрылись за углом.

Илико и Карум сели на тротуаре…

Много пьяных видел город Цхинвали в базарный день! Чего тут только не случалось по воскресеньям!..

Немного отдохнув, Карум и Илико двинулись дальше и, помогая друг другу, наконец добрались до угла. Вдруг откуда ни возьмись — песня. Песня в честь «Святого Георгия». Это пели в духане Гарсо.

— Как хорошо поют! — похвалил Илико.

Каруму это было неприятно слышать. Кто может петь лучше Карума?!

И, не говоря ни слова, он направился к духану. Илико поплелся за ним. Оба вдруг поняли, что им надо выпить и закусить.

В духане Карум подошел прямо к тому столу, откуда звучала песня. Когда наступила тишина, он сказал:

— Кто поет лучше Карума! — и затянул песню о Хазби.

Весело провели время Илико и Карум в духане Гарсо. Хорошо посидеть с людьми, которые любят песни. Пели, пили, ели, а как оттуда вышли, как очутились в чужом винограднике, сами не помнят.

Илико проснулся от страшного крика, протер глаза и видит: лунная ночь; он лежит на зеленой траве в чужом винограднике; неподалеку от него катается по земле Карум и неистово кричит:

— Что случилось?! Что случилось?! — Илико вскочил, подбежал к другу.

— Что с тобой, Карум?

Видит — лицо Карума в крови.

— Съели меня свиньи! Съели меня свиньи… — вопит Карум.

Действительно, неподалеку от них паслись свиньи, Илико понял всё!

После «горячего», наполненного событьями дня оба друга заснули мертвецким сном. Этим воспользовалась прожорливая свинья. Карум проснулся только тогда, когда она отхватила ему ухо до самого основания.

Илико, как сумел, перевязал какими-то тряпками рану и еще до восхода солнца доставил Карума в Верхнее селение.

С тех пор стало ненавистно Каруму одно напоминание о Цхинвали. И не дай бог заговорить с ним об ухе!

Если у Карума бывает какое-нибудь дело в городе, то вместо ближнего Цхинвали он едет в дальний Ахалгори или еще дальше — в Душет.

Сегодня я прочитал в газете, что где-то в горном ауле, куда и летом трудно добраться, открылась новая больница на двадцать пять коек. Сельский совет по этому поводу созвал торжественное собрание. Прочитал я это и сразу вспомнил один давнишний случай времен моей юности. Теперь, на старости лет, я должен рассказать о нем. Прошлое — большая школа, полезно на него порой оглянуться…

В двенадцати верстах от города, в большом селении, жила крестьянка Ханиффа. Крепкая, здоровая, как говорят, — кровь с молоком, она была очень хороша собой. Родила четырех сыновей и никогда не болела. В семье, кроме нее, не было женщин, и даже в день родов она не переставала работать.