Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Каупервуд вызвал слугу, чтобы отогнать коляску, и Батлер величаво пошел к выходу.

Ему приходилось признать, что влияние Каупервуда на его дочь было безусловным и, возможно, неискоренимым. Лучшее, что он мог сделать теперь, – держать ее в доме, где она успокоится и, наверное, придет в чувство. По дороге домой он лишь очень сдержанно поговорил с ней из опасения снова оскорбить ее чувства. О споре не могло быть и речи.

– Тебе следовало еще раз побеседовать со мной, Эйлин, прежде чем ты ушла, – сказал он. – Твоя мать была бы в ужасном состоянии, если бы узнала, что тебя нигде нет. Она до сих пор ничего не знает. Тебе придется сказать ей, что ты поужинала у кого-то из знакомых.

– Я была у Кэллиганов, – ответила Эйлин. – Все очень просто; мама не будет беспокоиться по такому поводу.

– У меня тяжело на сердце, Эйлин. Надеюсь, ты обдумаешь свое поведение и решишь, как будет лучше. Сейчас я больше ничего не буду говорить.

Эйлин вернулась в свою комнату, поздравляя себя с решительной победой, и на первый взгляд жизнь в семье Батлеров снова пошла по заведенному порядку. Но те, кто полагал, что это поражение навсегда изменило отношение Батлера к Каупервуду, глубоко заблуждались.

За два месяца, начиная со дня своего временного освобождения и до повторных слушаний по его апелляции, Каупервуд собирался приложить все силы, чтобы восстановить свои расстроенные дела. Он принялся за работу с того места, где оставил ее, но возможность реорганизации его предприятия явно уменьшилась после обвинительного приговора. Из-за своих действий по защите интересов самых крупных кредиторов незадолго до банкротства он полагал, что когда снова выйдет на свободу, то при прочих равных условиях найдет поддержку со стороны тех, кто был наиболее способен оказать ее, – банковских домов «Дрексель и Кº», «Кларк и Кº» «Джей Кук и Кº» и Джирардского Национального банка, – поскольку он не считал, что его репутации нанесен невосполнимый ущерб. Из-за своего природного оптимизма он совершенно не понимал, какое угнетающее воздействие юридическое решение подобного рода, справедливое или несправедливое, оказывало на умы даже самых энергичных его сторонников.

Теперь его лучшие друзья из мира финансов были убеждены, что его корабль идет ко дну. Ученый-экономист однажды заметил, что деньги – самый чувствительный предмет, а финансовые соображения в значительной мере основаны на качестве предмета, с которым имеешь дело. Не имело смысла вкладываться в помощь человеку, которому предстояло отправиться в тюрьму на несколько лет. За него можно было похлопотать перед губернатором, если он проиграет дело в Верховном суде и действительно отправится за решетку, но до этого оставалось еще два месяца, если не больше, и никто не мог предсказать исход дела. Поэтому неоднократные обращения Каупервуда о содействии, продлении кредита или согласования планов его финансовой реабилитации сталкивались с вежливыми отговорками и сомнениями. Да, они подумают об этом. Они посмотрят, что можно сделать. Существуют определенные препятствия. И так далее и тому подобное – бесконечные отговорки тех, кто не собирался ничего предпринимать. В эти дни Каупервуд с прежней беспечностью вращался в финансовых кругах, тепло приветствовал давних знакомых и в ответ на расспросы высказывал большие надежды на поправку своих дел. Но они не верили его словам, и ему на самом деле было безразлично, верят они или нет. Его задачей было убедить или переубедить тех, кто мог оказать ему реальную помощь, и он неустанно трудился над этим, игнорируя все остальное.

– Привет, Фрэнк, – окликали друзья, увидев его на улице. – Как идут дела?

– Отлично! – жизнерадостно отвечал он. – Просто замечательно! – и пускался в объяснения общего состояния своих дел. Он заражал своим оптимизмом тех, кто давно знал его и был заинтересован в его благополучии, но, разумеется, многие были заинтересованы в обратном.

В это время они со Стэджером часто встречались в судах общей юрисдикции, где регулярно пересматривались дела о финансовой несостоятельности. Это были душераздирающие дни, но он не дрогнул. Он хотел оставаться в Филадельфии и бороться до конца: вернуть свои дела в то состояние, в каком они пребывали до пожара, восстановить свою репутацию в глазах общества. Он чувствовал, что может этого добиться, если ему не придется на долгий срок отправиться за решетку, но даже тогда он надеялся на лучшее – такова была оптимистичная природа его характера. Однако, с точки зрения большинства жителей Филадельфии, его мечты были тщетными.

Одним из обстоятельств, ополчившихся против него, была неизменная враждебность Батлера и других политиканов. Каким-то образом, – никто не мог точно сказать почему, – в политических кругах созрело общее мнение, что финансист и городской казначей должны проиграть дела, возбужденные по их апелляциям, и быть осуждены вместе. Стинер, несмотря на свое первоначальное намерение признать свою вину и беспрекословно принять наказание, под влиянием кого-то из своих политических знакомых пришел к выводу, что ради его будущего будет лучше не признавать вину и утверждать, что правонарушение произошло в силу сложившейся традиции. Так он и поступил, но был осужден. Потом, для формальности, была составлена надуманная апелляция, которая теперь находилась на рассмотрении Верховного суда штата.

Кроме того, по городу поползли слухи об анонимных письмах Батлеру и жене Каупервуда и сплетни о предполагаемых интимных отношениях между Каупервудом и Эйлин, дочерью Батлера. Был некий дом на Десятой улице, который содержал Каупервуд для свиданий с ней. Неудивительно, что Батлер жаждал возмездия. Это и впрямь многое объясняло, и даже в прагматичном мире финансов критика теперь чаще звучала в адрес Каупервуда, нежели его противников. Разве не правда, что в начале его карьеры ему посчастливилось подружиться с Батлером? И чем он отплатил за такую ценную дружбу? Даже его старейшие и вернейшие почитатели качали головами. Они видели в этом очередной пример принципа «мои желания превыше всего остального», которым руководствовался Каупервуд. Разумеется, он был сильным мужчиной и обладал блестящим умом. Еще никогда Третья улица не видела столь великолепного и агрессивного финансового стратега и в то же время сдержанно-консервативного человека. Но не были ли его чрезмерный риск и эгоизм слишком большим искушением для судьбы? Судьба, как и смерть, благоволит ярким личностям. Вероятно, ему не следовало совращать дочь Батлера, и, несомненно, он не должен был так откровенно забирать чек, особенно после ссоры и разрыва со Стинером. Он был слишком агрессивным. Возможно ли, что с таким послужным списком он восстановит свое прежнее положение? Ближайшие к нему банкиры и бизнесмены решительно сомневались в этом.