Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Джасперс выразительно и почти умоляюще посмотрел на Стэджера, и тот кивнул:

– Совершенно верно, шериф, лучше и не скажешь. Вы абсолютно правы. – И он достал свой бумажник, пока шериф с большой осторожностью препровождал его в свою библиотеку.

– Мистер Стэджер, я хотел бы показать вам мою подборку книг по юриспруденции, – радушно произнес он, в то время как его пальцы сомкнулись на маленьком свертке десятидолларовых купюр, полученном от Стэджера. – Видите ли, нам иногда приходится пользоваться литературой, поэтому я решил, что будет хорошо иметь эти книги под рукой.

Он широким жестом обвел полки со сборниками решений судов штата, новыми изданиями законодательных актов, сводами тюремных правил и так далее, пока другой рукой прятал деньги в карман, а Стэджер делал вид, будто рассматривает книги.

– Думаю, это хорошая идея, шериф. Действительно, очень хорошая. Значит, вы полагаете, что если мистер Каупервуд окажется здесь рано утром в понедельник, от восьми часов до половины девятого, это будет нормально?

– Думаю, да, – ответил шериф. Странным образом, он заметно нервничал, но был дружелюбен и готов угодить. – Полагаю, я не услышу ничего такого, что могло бы потребовать его более раннего присутствия. Если это все же произойдет, я дам вам знать и вы приведете его. Однако я считаю, что все будет в порядке, мистер Стэджер. – Они снова вышли в приемную. – Рад был снова увидеться с вами, мистер Стэджер, очень рад, – добавил он. – Заходите в любой день.

Дружески помахав шерифу на прощание, Стэджер поспешил к дому Каупервуда.

При виде Каупервуда, поднимавшегося на крыльцо своего прекрасного особняка в аккуратном сером костюме и пальто хорошего покроя, когда он вернулся домой из офиса тем вечером, вам не пришло бы в голову, что он думает, как проведет свою последнюю ночь здесь. Ни его внешность, ни походка не свидетельствовали об упадке духа. Он вошел в прихожую, где уже горела газовая лампа, и встретился с Уошем Симсом, старым слугой-негром, который в тот момент поднялся из подвала с ведром угля для камина.

– Большой холод сегодня вечером, миста Коппавуд, – сказал Симс, для которого любая температура ниже пятнадцати градусов была «большим холодом». Его единственной печалью было то обстоятельство, что Филадельфия не находилась в Северной Каролине, откуда он был родом.

– Довольно прохладно, Уош, – рассеянно отозвался Каупервуд. Он думал, как выглядел дом, когда он шел туда по Джирард-авеню, как и о том, что думают соседи, время от времени наблюдавшие за ним из окон. Было ясно и холодно. Лампы в прихожей и гостиной ярко горели, ибо с тех пор, как начались неприятности, он не допускал мрачных сумерек у себя дома. В дальнем западном конце улицы последние сиренево-фиолетовые проблески заката мерцали над белой заснеженной мостовой. Дом из серо-зеленого камня с освещенными окнами и кремовыми кружевными занавесками в такое время выглядел особенно привлекательно. Он думал о гордыне, воплотившей его замысел в реальности, об усердных трудах, потраченных на обстановку и украшение дома, и о том, сможет ли он когда-нибудь вернуть все это.

– Хозяйка дома? – спросил он Уоша, отвлекшись от своих мыслей.

– Кажется, она в гостиной, миста Коппавуд.

Каупервуд поднялся по лестнице, думая о том, что Уош вскоре лишится работы, если миссис Каупервуд посреди грядущей разрухи решит оставить его в доме, что представлялось маловероятным. Он вошел в гостиную, где за овальным столом в центре комнаты сидела миссис Каупервуд, пришивавшая крючок с петелькой к нижней юбке маленькой Лилиан. Услышав его шаги, она подняла голову с той неуверенной улыбкой, которая в последнее время свидетельствовала о страхах, подозрениях и треволнениях.

– Что нового, Фрэнк? – поинтересовалась она. Ее улыбка была похожа на шляпку, пояс или украшение, которое человек надевает или снимает по своему желанию.

– Ничего особенного, – ответил он в своей беспечной манере. – Правда, мне кажется, что я проиграл. Скоро сюда придет Стэджер и все расскажет. Я получил от него сообщение, но жду личного подтверждения.

Он не стал прямо говорить, что проиграл дело. Его жена и без того была расстроена, и он не осмеливался быть слишком резким.

– Не может быть! – произнесла Лилиан со страхом и удивлением в голосе, поднимаясь ему навстречу.

Она так привыкла к миру, где о тюрьмах почти не вспоминают, где дела идут гладко изо дня в день без вторжения таких неприятных вещей, как судебные процессы, аресты и тому подобные вещи, что последние несколько месяцев едва не довели ее до безумия. Со своей стороны, Каупервуд так настаивал на ее неучастии в деле и так мало говорил с ней об этом, что она оставалась в полном неведении о ходе событий. Практически все полезные сведения она узнавала от его родителей и от Анны, а также от пристального и едва ли не тайного изучения газетных статей.

Она до сих пор оставалась очаровательной женщиной, когда стояла перед ним с детской юбкой в руке, хотя ей было уже сорок лет, а ему еще тридцать пять. Ее бежевое платье из плотного шелка с темно-коричневой отделкой было одним из свидетельств их недавнего процветания и очень шло ей. Ее глаза немного запали, и веки покраснели, но в остальном она не выказывала признаков сильнейшего беспокойства, снедавшего ее в последние дни. Она сохранила изрядную долю той нежной безмятежности, которая завладела его сердцем десять лет назад.

– Разве это не ужасно? – тихо спросила она, и ее руки задрожали. – Разве не чудовищно? Неужели ты больше ничего не можешь поделать? Ты ведь не отправишься в тюрьму, правда?

Каупервуд с раздражением относился к ее страхам и нервным расстройствам. Однако она оставалась его женой, и сейчас он испытывал к ней такие же нежные чувства, как раньше.

– Похоже на то, Лилиан, – сказал он с настоящим сочувствием в голосе, прозвучавшим впервые за долгое время, потому что ему действительно было жаль ее. В то же время он боялся пересечь определенную черту, так как это создало бы у нее ложное представление о его отношении к ней, которое в целом было равнодушным. Но она была не настолько глупа, чтобы не уловить сдержанность, с которой он признавал свое поражение, которое означало и ее крах. У нее перехватило дыхание, но она все равно была тронута его сочувствием и симпатией, напомившими о былых, уже почти позабытых днях. Если бы только было можно вернуть их!

– Я не хочу, чтобы ты слишком расстраивалась из-за меня, – продолжал он, прежде чем она успела что-либо сказать. – Моя борьба еще не закончена. Я выберусь из этого положения. Похоже, мне придется отправиться за решетку, чтобы все выправить должным образом. Но я хочу, чтобы ты не унывала и была жизнерадостной ради семьи, особенно для моих родителей. Они нуждаются в этом.