Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Но вы взяли трубу, не так ли?

– Да, сэр, я забрал ее.

– Что вы с ней сделали?

– Сбыл с рук за двадцать пять центов.

– То есть вы продали ее, – уточнил судья.

– Верно, сэр, так оно и было.

– Разве вы не знаете, что это дурной поступок? Когда вы подкатили трубу к ограде и забрали ее, разве вы не понимали, что совершаете кражу? Да или нет?

– Да, сэр, я знал, что это плохо, – застенчиво ответил Экерман. – Тогда я не думал насчет кражи, но знал, что это плохо. Не стоило мне так поступать.

– Разумеется, вы знали. В том-то и дело; вы знали, что совершаете кражу, и все равно забрали трубу. Того человека, которому этот негр продал трубу, уже задержали? – резко обратился судья к помощнику окружного прокурора. – Он должен быть задержан по более тяжкому обвинению как скупщик краденого.

– Да, сэр, – ответил помощник. – Его дело рассматривает судья Ягер.

– Так и должно быть, – сурово произнес Пейдерсон. – По моему мнению, скупка краденой собственности – одно из тяжелых правонарушений.

Судья снова повернулся к Экерману.

– Послушайте, Экерман! – воскликнул он, раздосадованный тем, что ему приходится возиться с таким ничтожным делом. – Я хочу вам кое-что сказать и хочу, чтобы вы слушали внимательно. Встаньте прямо! Не опирайтесь на дверцы! Вы находитесь в судебном присутствии!

Экерман удобно опирался на локти, как будто прислонился к забору, болтая с приятелем, но, услышав окрик судьи, немедленно выпрямился с глуповатой извиняющейся улыбкой.

– Вы не так глупы и должны понять, что я собираюсь сказать. Правонарушение, которое вы совершили, украв кусок свинцовой трубы, – это настоящее преступление. Это уголовное преступление, за которое я могу покарать вас самым суровым образом. Вы меня слышите? Я могу приговорить вас к году заключения в исправительном учреждении, если приму такое решение, – к одному году исправительных работ за кражу свинцовой трубы. Если у вас есть немного здравого смысла, вы внимательно выслушаете мои слова. Прямо сейчас я не собираюсь отправлять вас в тюрьму. Это может немного подождать. Я собираюсь приговорить вас к одному году тюрьмы, к одному году. Понятно? – Экерман немного побледнел и нервно облизнул губы. – А потом я собираюсь отсрочить этот приговор и держать этот дамоклов меч над вашей головой, так что если вы еще когда-нибудь возьмете чужое и попадетесь на этом, то вас накажут и за прошлое преступление, и за содеянное. Вы это понимаете? Понимаете, что я имею в виду? Скажите, вы понимаете?

– Да, сэр, я понимаю, – ответил негр. – Я так понимаю, что сейчас вы собираетесь отпустить меня.

Люди в зале суда заулыбались, и судья ухмыльнулся, чтобы самому удержаться от улыбки.

– Я собираюсь отпустить вас только при условии, что вы больше ничего не украдете, – грозно произнес он. – В тот момент, когда вы совершите новую кражу, то вернетесь в этот суд и отправитесь в тюрьму на год и другой срок за следующее преступление. Вы это понимаете? Итак, я хочу, чтобы вы покинули суд и вели себя достойным образом. Больше никогда и ничего не крадите. Найдите себе работу. Не крадите, вы слышите? Не прикасайтесь к тому, что вам не принадлежит! Не возвращайтесь сюда! Если вы это сделаете, я точно отправлю вас в тюрьму.

– Да, сэр! Нет, сэр, я не буду! – нервно отозвался Экерман. – Я не буду брать ничего, что мне не принадлежит.

Он побрел прочь, подталкиваемый направляющей рукой пристава, и был выведен из зала суда под смех и улыбки с комментариями о его простодушии и чрезмерно суровом обращении судьи Пейдерсона. Но вскоре было оглашено следующее дело, захватившее интерес публики.

Это было дело двух взломщиков, на которых Каупервуд смотрел с большим любопытством. За всю свою жизнь он не наблюдал за вынесением такого приговора. Он ни разу не был в полиции или в уголовном суде и редко бывал в гражданских судах. Ему понравилось, что освободили негра, и воздал должное Пейдерсону за его здравый смысл и большее сочувствие, чем он ожидал.

Теперь он гадал, могла ли Эйлин каким-то образом оказаться здесь. Он возражал против ее прихода, но она могла ослушаться. В сущности, она находилась в самом дальнем конце зала, среди толпы рядом с дверью, скрывая лицо под густой вуалью. Она не смогла противостоять желанию как можно скорее и вернее узнать судьбу своего возлюбленного – быть рядом с ним в час его величайших страданий, как она думала. Она была крайне возмущена, когда увидела, что он стоит в очереди с обычными уголовниками и вынужден ждать в таких позорных обстоятельствах, но она не могла не восхищаться его достоинством и самоуверенностью даже в этом зале. Она видела, что он не изменился в лице и остался таким же спокойным и сдержанным, как всегда. Если бы он только мог увидеть ее сейчас; если бы он посмотрел на нее, чтобы она могла поднять вуаль и улыбнуться ему! Но он этого не сделал и не собирался делать. Он не хотел видеть ее здесь. Впрочем, когда они встретятся, она все равно расскажет ему об этом.

Судья быстро разобрался с двумя взломщиками, назначив каждому по году тюрьмы, и их увели, растерянных и явно не понимающих, что думать по поводу своего преступления или своего будущего.

Когда пришла очередь Каупервуда, судья жестко выпрямился, поскольку теперь он имел дело с человеком совершенно иного рода, с которым нельзя было обращаться обычным образом. Он точно знал, что собирается сказать. Когда один из агентов Молинауэра, близкий друг Батлера, высказал предположение, что пяти лет для Каупервуда, как и для Стинера, будет примерно достаточно, судья хорошо понял, что должен делать.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд! – провозгласил судебный клерк.

Каупервуд быстро вышел вперед, немного стыдясь своего положения, но не показывая это ни жестом, ни мимикой. Пейдерсон окинул его взглядом, как и остальных.

– Ваше имя? – спросил пристав для протокола, который вел судебный стенографист.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд.

– Место жительства?

– Джирард-авеню, 1937.

– Род деятельности?

– Банкир и брокер.

Стэджер стоял рядом чуть позади него, собранный и решительный, готовый сделать последнее заявление для суда и публики, когда настанет нужный момент. На своем месте в толпе у двери Эйлин впервые в жизни нервно кусала пальцы, а ее лоб покрылся крупными каплями пота. Отец Каупервуда был весь напряжен от волнения, а его братья быстро отвели взгляды, стараясь скрыть свой страх и горе.

– Были ли вы осуждены ранее?

– Нет, – тихо ответил Стэджер за Каупервуда.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд, – гнусаво произнес пристав, – имеете ли вы что-либо сказать перед немедленным оглашением приговора? Если у вас есть возражения, огласите их.

Каупервуд хотел сказать «нет», но Стэджер поднял руку.