Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Впрочем, Кендалл не стал тратить время и разглядывать его. Он лишь сказал помощнику:

– Посмотри, найдется ли кепка для него.

Подойдя к шкафу с пронумерованными полками, тот достал кепку – потрепанное полосатое страшилище с высокой тульей и прямым козырьком, – которую Каупервуд попытался надеть на голову. Она подошла достаточно хорошо, опустившись ниже ушей, и он решил, что на этом его унижения должны закончиться. Что еще можно было добавить к уже имеющемуся? Но он ошибся.

– Теперь, Кьюби, отведи его к мистеру Чепину, – распорядился Кендалл.

Кьюби все понял. Он вернулся в комнату для помывки и принес то, о чем Каупервуд уже слышал, но еще никогда не видел: холщовый мешок в сине-белую полоску длиной с обычную подушку и вполовину такой же ширины, который он расправил и направился к своему подопечному. Это был тюремный обычай. Такие колпаки с начала существования тюрьмы использовались для дезориентации заключенных и предотвращения любой попытки побега. С этих пор до конца своего заключения он не должен был гулять и разговаривать с другими заключенными. Он не мог даже видеть их, как и общаться с тюремным начальством, если к нему не обращались прямо. Это суровое правило определенно соблюдалось здесь, хотя впоследствии Каупервуд узнал, что и его можно смягчить.

– Ты должен надеть это, – сказал Кьюби и раскрыл мешок, чтобы его можно было надеть на голову.

Каупервуд понял, что его ожидает. Он был немного потрясен и сперва изумленно посмотрел на мешок, но секунду спустя поднял руки и стал натягивать его.

– Не надо, – предупредил Кьюби. – Опусти руки, я сам надену.

Каупервуд опустил руки. Когда мешок полностью натянули, край опустился ему на грудь, так что он практически ничего не видел. Он чувствовал себя крайне странно, каким-то образом еще более отверженным и униженным, чем раньше. Простой полосатый мешок, натянутый на голову, почти лишил его самообладания. «Почему они не могли избавить меня от этого последнего унижения?» – подумал он.

– Сюда, – сказал сопровождающий и повел его в неизвестном направлении.

– Если оттопыришь его спереди, то сможешь видеть пол перед собой, – сказал Кьюби. Каупервуд последовал его совету и смог увидеть свои ноги и кусочек пола перед собой. Таким образом его провели сначала по короткому коридору, потом по длинному коридору в комнату с охранниками в форменных куртках и, наконец, по узкой железной лестнице, ведущей в комнату надзирателя на втором этаже двухэтажного блока. Затем он услышал голос Кьюби:

– Мистер Чепин, вот ваш новый заключенный от мистера Кендалла.

– Я буду через минуту, – донесся откуда-то необычно приятный голос. Наконец большая, тяжелая рука взяла его под локоть и проводила еще дальше.

– Осталось еще недолго, – произнес голос. – Потом я сниму мешок.

Каупервуд, по непонятной причине, ощутил такой прилив симпатии, что у него перехватило дыхание. Дальнейший путь был коротким.

Дверь камеры была отперта большим железным ключом. Она со скрежетом распахнулась, и та же большая рука ввела его внутрь. Секунду спустя мешок легко соскользнул с его головы, и он увидел, что находится в узкой камере с побеленными стенами, довольно темной и лишенной окон, но освещенной сверху из маленького слухового окошка с матовым стеклом длиной три с половиной фута и шириной четыре дюйма. Для вечернего освещения была предусмотрена жестяная лампа, висевшая на крючке посредине боковой стены. В углу стояла грубая железная койка с соломенным матрасом и двумя темно-синими, возможно, нестиранными одеялами. Небольшая полка была прикреплена к стене напротив кровати. Простой деревянный стул с закругленной спинкой стоял в ногах постели, в углу был водопроводный кран с маленькой раковиной, а в другом углу валялся вполне приличный веник. Нечто вроде железного стульчака крепилось к большой сливной трубе, проходившей в стене, а для слива использовались ведра с водой. Здесь было раздолье для крыс и другой нечисти, и отсюда исходил неприятный запах, наполнявший камеру. Пол был каменным. Цепкий взгляд Каупервуда охватил все это с одного раза. Он обратил внимание на дверь камеры, состоявшую из толстых, перекрещенных железных прутьев и запиравшуюся на массивный блестящий замок. Он также заметил, что за ней находится тяжелая деревянная дверь, отделявшая его от внешнего мира еще более надежно, чем железная. Здесь не было места для ясного и благотворного солнечного света. Чистота зависела исключительно от побелки, мыла, воды и регулярной уборки, что, в свою очередь, зависело от самих заключенных.

Он также оценил Чепина, невзрачного и добродушного тюремного надзирателя, которого увидел впервые, крупного, тяжеловесного, грубоватого мужчину, форма плохо сидела на нем, а манера стоять на ногах выглядела так, словно он с большим удовольствием предпочел бы сидеть. Он был массивным, но не сильным, а его приветливое лицо украшали короткие седовато-рыжие бакенбарды. Его волосы были плохо подстрижены и нелепыми прядями или клоками торчали из-под большой фуражки. У Каупервуда сложилось вполне благоприятное впечатление о нем, и он сразу же понял, что этот человек будет относиться к нему дружелюбнее, чем остальные. Во всяком случае, он надеялся на это. Он не знал, что находится в обществе надзирателя «воспитательной группы», с которым ему предстояло провести лишь две недели и который будет его наставником в тюремных правилах. Ему также было неведомо, что он был лишь одним из двадцати шести заключенных, находившихся на попечении у Чепина.

Сейчас этот достойный джентльмен непринужденно подошел к кровати и уселся поудобнее. Он указал на деревянный стул; Каупервуд придвинул его к себе и тоже сел.

– Ну, вот вы и здесь, не так ли? – добродушно спросил он, и этот вопрос прозвучал искренне, так как он был малограмотным, но обладал сердечным нравом, имел долгий опыт общения с заключенными и был склонен к мягкому обхождению с ними. Его вера – он был квакером – склоняла его к милосердию, однако его служебные обязанности (как впоследствии узнал Каупервуд) привели его к выводу, что большинство преступников по своей натуре склонны к дурным поступкам. Как и Кендалл, он рассматривал их как слабаков и никчемных людей со злыми намерениями и в большинстве случаев не ошибался. Но он не мог отказаться от того, кем он был на самом деле, – благодушным стариком, по-отечески верившим в старые предрассудки о человеческой справедливости и достоинстве.

– Да, мистер Чепин, я здесь, – просто ответил Каупервуд, запомнивший имя надзирателя, чтобы польстить ему.

Для старого Чепина ситуация выглядела более или менее запутанной. Перед ним находился знаменитый Фрэнк А. Каупервуд, о котором он читал в газетах, известный банкир и расхититель городского казначейства. Насколько ему было известно, Каупервуд и его соучастник Стинер были осуждены на сравнительно долгие сроки. Пятьсот тысяч долларов в те дни были крупной суммой, составлявшей более пяти миллионов сорок лет спустя. Он испытывал благоговейный ужас при мысли, каким образом Каупервуду удалось сотворить вещи, о которых говорилось в газетах. У него была небольшая заготовка из вопросов, которые он обычно задавал каждому новому заключенному: жалеет ли он о совершенном преступлении, хочет ли он стать лучше и получить новую возможность в жизни, живы ли его родители и так далее. Судя по ответам на эти вопросы, – безыскусным, покаянным, дерзким, – он решал для себя, понесли ли они заслуженную кару или нет. Однако он не мог разговаривать с Каупервудом так же, как разговаривал бы с обычным взломщиком, домушником, карманником, мелким воришкой или мошенником. А другой манеры разговора у него практически не было.