Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Так он сидел, погруженный в тягостные мысли, пока шло время. Было почти пять часов вечера, когда Стэджер смог вернуться, и то лишь ненадолго. Он договорился о присутствии Каупервуда на нескольких гражданских судебных процессах в следующий четверг, пятницу и понедельник. Но когда он ушел, и сгустилась темнота, и Каупервуду пришлось зажечь маленькую масляную лампу, чтобы выпить крепкого чаю и закусить скверным хлебом из пшеничной муки с отрубями, который был просунут на деревянном подносе через узкую щель одним из «старост» в сопровождении надзирателя, который следил за тем, чтобы все было сделано надлежащим образом, он и впрямь почувствовал себя очень плохо. А потом деревянная дверь его камеры была заперта тем же «старостой», который грубо захлопнул ее без единого слова. В девять вечера, когда послышался отдаленный звон колокола, он понял, что должен погасить безбожно коптившую масляную лампу, поскорее раздеться и лечь в постель. Несомненно, существовали наказания за нарушения этих правил: уменьшенные пайки, смирительная рубашка или заключение в карцер – он почти не представлял, что это такое. Он чувствовал себя безутешным, усталым и злым. Он вступил в долгую борьбу, которая оказалась безуспешной. Сполоснув над раковиной тяжелую фаянсовую кружку и жестяную тарелку, он стянул с себя отвратительное одеяние, башмаки и даже колючее нижнее белье и устало вытянулся на кровати. В камере было не слишком тепло, и он попытался удобнее пристроиться между одеялами, но без особого успеха. В его душе воцарился холод.

– Так не пойдет, – сказал он себе. – Нет, так совсем не годится. Не знаю, сколько еще я смогу выносить это.

Он повернулся лицом к стене, и сон наконец пришел к нему.

Те, кто стал баловнем судьбы, случайно или по праву рождения, наследования либо предусмотрительности родителей или друзей, преуспевшие в уклонении от проклятия богатых и преуспевающих под названием «сломать жизнь», едва ли поймут настроение Каупервуда, мрачно сидевшего в своей камере в эти первые дни. И хотя его не покидал здравый смысл, он не представлял, что его ждет на самом деле. Даже у сильнейших из нас бывает растерянность. Бывают периоды, когда жизнь самых умных людей, – вероятно, большинства из них, – приобретает безрадостный оттенок. Они видят множество ее самых мрачных проявлений. Лишь когда в душе человека живет крепкая уверенность в себе, непостижимая вера в собственные силы, без сомнения основанная на присутствии неких тонких телесных энергий, тогда она бестрепетно принимает удары судьбы. Было бы преувеличением утверждать, что Каупервуд являлся выдающимся представителем такого жизненного порядка. Его разум был изощренным инструментом, действовавшим во имя мощного стремления к личному росту и развитию. Это был выдающийся ум, который, словно прожектор, высвечивал множество темных уголков, но он был не способен к поискам во тьме внешней. Он по-своему понимал, о чем размышляли и к чему стремились великие астрономы, социологи, химики, физики и физиологи, но он не был уверен, что так уж важно для него. Безусловно, у жизни есть странные тайны. Его внутренний мир склонялся в другую сторону. Его задачей было делать деньги – строить дело, которое принесет ему много денег, или, вернее, спасти дело, которое он начал строить.

Увы, теперь это казалось почти безнадежным. Его дела были слишком расстроены и осложнены непредвиденными обстоятельствами. Как говорил Стэджер, можно на годы растягивать судебные тяжбы о своем банкротстве, изматывать своих кредиторов, тем временем теряя оставшиеся активы. Проценты по незакрытым долгам накапливались с каждым днем, судебные издержки обходились слишком дорого, а кроме того, они со Стэджером обнаружили, что многие кредиторы уступили свои права Батлеру и, косвенно, Молинауэру, которые никогда не отступятся от своего. Его единственной надеждой было спасти, что еще можно, с помощью компромиссов и выстроить прибыльное дело через Стивена Уингейта. Последний собирался нанести визит через день-другой, когда Стэджер заключит рабочее соглашение с начальником тюрьмы Майклом Десмасом, который скоро придет посмотреть на нового заключенного.

Десмас был крупный мужчина, ирландец по рождению, политикан по призванию, который перепробовал много разного в Филадельфии – был полисменом в юности, капралом во времена Гражданской войны, руководил избирательной кампанией Молинауэра. Он был неторопливым человеком, высоким и худым, но необычно мускулистым для такой внешности, поэтому даже в свои пятьдесят семь лет мог сразиться в рукопашном бою. Его кулаки были большими и костлявыми, лицо скорее квадратное, чем круглое или овальное, лоб высокий. Его голову покрывали коротко стриженные седоватые волосы, а на лице росли щетинистые усы такого же цвета и глядели умные, проницательные серо-голубые глаза. В его лице со здоровым румянцем, когда он приоткрывал свои ровные зубы в улыбке, было что-то волчье. Однако он не был таким жестоким человеком, как выглядел; он был темпераментным, довольно жестким, иногда свирепым, но в основном добродушным. Его главная слабость заключалась в том, что он плохо представлял различия между заключенными и не понимал, что в тюрьму попадают люди, которые, независимо от их политического влияния, достойны особого внимания и соответствующего обращения. Он хорошо понимал разницу, когда на нее указывали политики в особых случаях, например со Стинером, но не с Каупервудом. Поскольку тюрьма была общественным учреждением, которое в любое время могли посещать юристы, сыщики, врачи, проповедники и пропагандисты, что требовало соблюдения определенных правил и установлений (хотя бы для сохранения морального духа и административного контроля), было необходимо поддерживать дисциплину, систему и порядок, не допускавший особых вольностей по отношению к любым заключенным. Разумеется, были исключительные случаи: богатые и утонченные люди, жертвы отдельных конфликтов, иногда сотрясавших политические партии, могли рассчитывать на дружелюбное отношение.

Конечно же, Десмас находился в курсе истории со Стинером и Каупервудом. Политики уже предупредили его, что благодаря прошлым заслугам перед обществом Стинер заслуживает особого отношения к нему. О Каупервуде не было сказано ничего подобного, хотя они признавали, что с ним обошлись весьма жестко. Возможно, он сможет что-то сделать для него на свой страх и риск.

– Батлер ополчился на него из-за своей дочери, – однажды сказал Стробик в разговоре с Десмасом. – Если бы послушали Батлера, то держали бы его на хлебе и воде, но он неплохой парень. В сущности, если бы Стинер проявил немного здравомыслия, Каупервуд остался бы на свободе. Но большие люди не хотели, чтобы только Стинер отправился за решетку. Они запретили ему давать Каупервуду любые деньги.