Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Как я вижу, ваш адвокат и ваш партнер ежедневно приходят сюда. Разве вам не хочется, чтобы вас посещал кто-то еще? Разумеется, будет против правил приглашать вашу жену, сестру или других родственников, кроме как в дни посещения… – он сделал паузу и многозначительно покосился на Каупервуда, словно хотел поделиться с ним опасной тайной, – …но не все тюремные правила соблюдаются неукоснительно.

Каупервуд не собирался упускать такой шанс. Он едва заметно улыбнулся в знак того, что понимает и ценит эти сведения, но вслух заявил:

– Я скажу вам, как обстоят дела, мистер Бонхэг. Я считаю, что вы понимаете мое положение лучше большинства других людей и что я могу быть откровенен с вами. Есть люди, которым хочется прийти сюда, но я опасался позволять им это. Я не знал, возможно ли будет организовать это. Если такая возможность появится, я буду очень благодарен. Мы с вами здравомыслящие люди, и я понимаю, что если кому-то оказывают услугу, то он должен помнить, кому обязан этой услугой. Если вы сделаете что-либо, чтобы мое пребывание здесь было немного более комфортабельным, я могу оценить это. У меня при себе нет денег, но я всегда могу достать их и позабочусь, чтобы с вами поступили по справедливости.

Короткие, толстые уши Бонхэга слегка покраснели. Такие речи были ему по вкусу.

– Я могу устроить все такое, мистер Каупервуд, – подобострастно сказал он. – Предоставьте это мне. Если вы захотите кого-то увидеть в любое время, просто дайте мне знать. Разумеется, мне придется быть крайне осторожным, и вам тоже, но ничего страшного. Если вы хотите немного дольше оставаться в этом дворике утром, днем или вечером, то можете не стесняться. Это нормально. Я просто оставлю дверь открытой. Если начальник тюрьмы или еще кто-нибудь окажется поблизости, я поскребу ключом по внешней двери, и вы запрете другую дверь. Если вам что-то понадобится с воли, я могу достать это для вас: джем, яйца, сливочное масло и другие подобные мелочи. Наверное, будет неплохо разнообразить ваш рацион.

– Я чрезвычайно благодарен, мистер Бонхэг, – произнес Каупервуд самым торжественным тоном. Ему хотелось улыбнуться, но он сохранил серьезное выражение лица.

– Что касается другого вопроса, – продолжал Бонхэг, имея в виду дополнительных посетителей, – я могу организовать это в любое время, когда захотите. Я знаю всех привратников. Если вы хотите, чтобы кто-то пришел сюда, напишите ему записку, передайте мне и скажите, чтобы он назвал мое имя, когда придет. Тогда я смогу провести его. Когда он попадет сюда, вы сможете поговорить с ним в своей камере. Смотрите! Когда я постучу вот так, он должен будет выйти из камеры. Вам нужно запомнить этот стук. Так что если понадобится, только дайте знать.

Каупервуд был искренне благодарен и постарался передать это самыми простыми и ясными словами. Ему сразу же пришло в голову, что это возможность для Эйлин и что теперь он может известить ее об этом. Он решил написать ей и отдать письмо Уингейту во время очередного визита.

Через двое суток в три часа дня – он сам назначил это время, – Эйлин пришла повидаться с ним. Она была в сером шерстяном платье с оторочкой из белого бархата и стальными пуговицами, блестевшими, как серебро, а для украшения и защиты от холода носила палантин, шапку и муфточку из белого горностая. Этот живописный наряд был скрыт под длинным темным плащом с капюшоном, который она собиралась снять немедленно по прибытии. Она самым тщательным образом позаботилась о выборе обуви и перчаток, о прическе и золотых украшениях. Как и предполагал Каупервуд, ее лицо было скрыто за густой зеленой вуалью. Она пришла в то время, когда, насколько он мог предусмотреть, он должен был находиться в одиночестве. Уингейт обычно приходил в четыре часа, после завершения дневных дел, а Стэджер по утрам, если он приходил вообще. Она очень нервничала из-за этого нового приключения, поэтому вышла из трамвая на некотором расстоянии от тюрьмы и добралась до места по переулку. Холодная погода и серые стены под свинцово-серым небом угнетающе действовали на нее, но она проделала большую работу, чтобы выглядеть как можно лучше и приободрить своего возлюбленного. Она знала, с какой готовностью он откликается на ее красоту, преподнесенную в надлежащем свете.

Перед ее приходом Каупервуд привел свою камеру в наиболее приемлемый вид. Она была чистой, поскольку он подмел пол и заправил кровать; кроме того, он побрился, причесался и в остальном привел себя в порядок. Плетеные стулья, над которыми он работал, были отодвинуты в угол за кроватью. Его немногочисленная столовая утварь была вымыта, а башмаки вычищены щеткой, которую он завел специально для этой цели. С уязвленным эстетическим чувством он подумал о том, что Эйлин еще никогда не приходилось видеть его в таком жалком состоянии. Она всегда восхищалась, с каким вкусом он одевался и с какой непринужденностью носил одежду; теперь ей предстояло увидеть его в убогом наряде, лишенном всякого достоинства. Здесь ему помогало лишь стоическое чувство собственного достоинства. В конце концов, он был Фрэнком А. Каупервудом, а это кое-что значило, что бы он ни носил. И Эйлин понимала это. Когда-нибудь он снова станет свободным и богатым, и он знал, что Эйлин верит в это. Но самое лучшее заключалось в его понимании, что его внешний вид в любых обстоятельствах не имеет никакого значения для Эйлин. Она будет лишь сильнее любить его. Он боялся лишь ее пылкого сочувствия. Он очень обрадовался, когда Бонхэг сообщил, что она сможет войти в камеру, потому что разговор через решетку был бы мрачной и неприятной процедурой.

По прибытии Эйлин назвала имя мистера Бонхэга и была пропущена в центральную ротонду, откуда послали за ним. Когда он пришел, она прошептала: «Я хотела бы встретиться с мистером Каупервудом», и он ответил: «Разумеется, идите за мной». Когда Бонхэг вышел в ротонду из бокового коридора, то был поражен очевидной молодостью Эйлин, хотя и не мог видеть ее лица. Это соответствовало тому, чего он ожидал от Каупервуда. Человек, который смог украсть пятьсот тысяч долларов и поставить на уши целый город, должен был иметь всевозможные замечательные увлечения, а Эйлин выглядела как раз таким увлечением. Он отвел ее в маленькую комнату, где находился его стол и стулья для ожидающих посетителей, и сразу направился к камере Каупервуда, где финансист мастерил стул. Он поскреб ключом по двери и тихо сказал:

– К вам пришла молодая дама. Вы хотите впустить ее?

– Да, благодарю вас, – ответил Каупервуд, и Бонхэг поспешил прочь, неумышленно забыв о правилах приличия, требовавших отпереть дверь камеры, чтобы потом распахнуть ее перед Эйлин. Длинный коридор с массивными дверями, решетками и серым каменным полом вызвал у Эйлин омерзительное ощущение. Тюрьма, зарешеченные камеры! И он находился в одной из них. Это остужало ее решимость и подтачивало ее обычно мужественный дух. Что за ужасное место для ее Фрэнка! Как чудовищно было посадить его сюда! Судьи, присяжные, суды, законы и тюрьмы казались людоедами, с пеной у рта нападающими на их любовь. Лязг ключа в замке и скрип тяжелой двери, отворившейся наружу, довершили ощущение неуместности происходящего. А потом она увидела Каупервуда.