Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

День за днем укрываясь в своем кабинете, маленькой комнате между прихожей и спальней своего нового дома, он делал вид, будто решает коммерческие вопросы, которыми занимается до сих пор. Но когда он запирал дверь, то лишь сидел и горестно размышлял о своих материальных потерях и утрате своего доброго имени. Через несколько месяцев благодаря новой должности, полученной по ходатайству Уингейта, он стал уходить рано утром и возвращаться поздно вечером, но былое уныние так и не покинуло его.

Его вид, когда он уходил из своего нового, скромного дома в половине седьмого утра, чтобы добраться до своего нового банка, который находился в некотором отдалении, куда не ходили трамваи, был одним из тех скорбных зрелищ, которые так часто являет коммерческая фортуна. Он носил свой ланч в коробочке, поскольку ему было неудобно возвращаться домой на время обеда, а его новое жалованье не позволяло отобедать в ресторане. Его единственным теперешним стремлением было вести достойную, но скромную жизнь до самой смерти, которая, как он надеялся, наступит достаточно скоро. Он выглядел жалостливо с худыми ногами и высохшим телом, седыми волосами и снежно-белыми бакенбардами. Он был очень сухопарым и угловатым и когда сталкивался с трудной проблемой, колебался, испытывая неуверенность в себе. Старая привычка подносить руку ко рту и распахивать глаза в наигранном удивлении, возникшая в годы его процветания и теперь ставшая неуместной, лишь мешала ему. Хотя он и не сознавал этого, но опустился до уровня простого автомата. Океан жизни усеивает свои берега диковинными и жалкими останками.

Одной из вещей, занимавших немалое место в мыслях Каупервуда, особенно в силу его полного безразличия к его нынешней жене, была возможность совместить это равнодушие с желанием прекратить их отношения. Однако он не видел другого способа сделать это, кроме жестокой истины. Насколько он мог видеть, она по-прежнему настойчиво изображала любовь и преданность, не запятнанную никакими подозрениями. Но после суда и приговора она неоднократно слышала из разных источников, что он сохраняет тесную связь с Эйлин. Лишь мысль о его нынешнем бедственном положении и о том, что путь к финансовому успеху в будущем может оказаться закрытым для него, удерживала ее от разговора начистоту. Он заперт в камере, внушала она себе, и ей действительно жаль его, но она больше не любит его так, как раньше. Он более чем заслуживал осуждения за свое недостойное поведение, и несомненно, это было частью высшего замысла и Божьей карой.

Можно представить, как такая позиция понравилась Каупервуду, как только он распознал ее. По многочисленным мелким признакам, несмотря на то что она приносила ему вкусную еду и сопереживала его участи, он мог видеть, что она чувствует не только печаль, но и укоризну. Если для Каупервуда существовало что-то неприемлемое в любых обстоятельствах, так это мораль и похоронная атмосфера. По сравнению с жизнерадостным и боевитым энтузиазмом Эйлин усталая неуверенность миссис Каупервуд, мягко выражаясь, выглядела не лучшим образом. После первой вспышки гнева на судьбу Эйлин не пролила ни слезинки и была убеждена, что ее возлюбленный сможет встать на ноги и стать очень успешным человеком. Она постоянно говорила о его будущем успехе, потому что верила в это. Она интуитивно понимала, что тюремные стены не могут стать для него настоящей темницей. Уходя после первого визита, она вручила Бонхэгу десять долларов и, поблагодарив его за доброту своим нежным голосом (однако не показывая свое лицо), намекнула на его дальнейшую благосклонность к Каупервуду – «великому человеку», как она сказала, – это совершенно покорило честолюбивого материалиста и решило его участь. Тюремный надзиратель был готов на все, лишь бы услужить молодой даме в темном плаще. Она могла бы хоть целую неделю оставаться в камере Каупервуда, если бы внутренний распорядок тюрьмы мог это позволить.

День, когда Каупервуд решил обсудить с женой утомительность их нынешних супружеских отношений и свое желание развестись, наступил примерно через четыре месяца после его тюремного заключения. К тому времени он уже приспособился к новому образу жизни. Тишина в камере и постоянная работа, которой он был вынужден заниматься и которая сначала казалась такой удручающей, банальной и сводящей с ума из-за бессмысленного повторения, теперь стала привычной, скучной, но не мучительной. Кроме того, он научился множеству маленьких хитростей, известных тем, кто находится в одиночном заключении; например, пользоваться лампой для разогрева еды, оставшейся от предыдущей трапезы или из корзинки, полученной от его жены или от Эйлин. Он частично избавился от тошнотворного запаха в камере, убедив Бонхэга приносить ему небольшие порции известки, которой он пользовался с большой щедростью. Он также с успехом расправился с наиболее наглыми крысами, когда расставил ловушки, и с разрешения Бонхэга после запирания обеих внешних дверей камеры незадолго до отбоя выносил свой стул во внутренний дворик и подолгу глядел на небо, где ясными ночами были видны звезды. Он никогда не испытывал интереса к астрономии как к научной дисциплине, но теперь Плеяды, пояс Ориона, Большая Медведица и Полярная звезда, на которую указывала линия, проведенная от этого созвездия, привлекали его внимание, если не захватывали его воображение. Он гадал, почему звезды пояса Ориона стали представлять особое математическое соотношение, связанное с их взаимным расположением и расстоянием друг от друга, и может ли это иметь какое-либо разумное значение. Туманное скопление Плеяд намекало на бездонную глубину космоса, и он думал о крошечном шарике Земли, плывущем в неизмеримых эфирных пространствах. Его собственная жизнь представлялась безмерно ничтожной перед лицом этих звезд, и он начал задаваться вопросом, действительно ли все окружающее имеет какое-то значение. Тем не менее он с легкостью избавлялся от подобных мыслей, так как обладал чувством собственной значимости, а его характер изначально склонялся к материальным и жизненно важным вещам. Что-то постоянно подсказывало ему, что независимо от его нынешнего состояния он еще станет значительной персоной, чья слава распространится по всему миру. Не каждому человеку дано предвидеть или блестяще справляться со своим делом, но ему это было дано, и он должен стать тем, кем ему положено быть. Он так же не мог избежать своего великого предначертания, как большинство – своей ничтожности.

В тот день миссис Каупервуд торжественно принесла несколько смен белья, пару простыней, тушеное мясо и пирог. Она выглядела не особенно унылой, но Каупервуду казалось, что она склоняется к этому в основном из-за размышлений о его связи с Эйлин, о которой они оба хорошо знали. Что-то в ее поведении подтолкнуло его к откровенному разговору, и после его обычных расспросов о детях и ее встречных вопросов, что ему может понадобиться, он обратился к ней, сидя на стуле, она же сидела на его кровати.