Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Не нужно этой театральности, Лилиан, – равнодушно произнес он. – Потерять меня – небольшая утрата, если тебе хватает на жизнь. Не думаю, что я останусь жить в Филадельфии, если когда-нибудь выйду отсюда. Я собираюсь отправиться на Запад, и скорее всего, я уеду один. Если ты не дашь мне развод, то я и не женюсь. Я не собираюсь никого брать с собой. Но для детей будет лучше, если ты останешься здесь и разведешься со мной. Люди будут лучшего мнения о них и о тебе.

– Я не буду этого делать, – вспыльчиво заявила миссис Каупервуд. – Я никогда этого не сделаю, слышишь, никогда! Можешь говорить что хочешь. После всего, что я сделала для тебя, ты обязан находиться рядом со мной и с детьми, так что о разводе не может быть и речи. И не проси меня больше; я этого не сделаю.

– Хорошо, – тихо ответил Каупервуд и поднялся на ноги. – Пока мы больше не будем говорить об этом. Время почти вышло. – (На обычные визиты полагалось двадцать минут.) – Возможно, когда-нибудь ты изменишь свое мнение.

Она взяла муфту и свой портплед и повернулась к выходу. У нее вошло в привычку притворно целовать Каупервуда на прощание, но сейчас она была слишком рассержена, чтобы хотя бы сделать вид. Вместе с тем она горько сожалела: ей было жаль себя и, как ей казалось, больно за него.

– Фрэнк! – с надрывом в голосе воскликнула она на пороге. – Я никогда не видела такого человека, как ты. Я не верю, что у тебя есть сердце. Ты не достоин иметь хорошую жену. Ты достоин именно той женщины, которую получишь. Только подумать!

Внезапно ей на глаза навернулись слезы, и она вышла из камеры, исполненная презрения и вместе с тем глубоко удрученная.

Каупервуд остался стоять на месте. По крайней мере, он мог поздравить себя с тем, что больше не будет этих лицемерных поцелуев. Это было тяжеловато, но лишь с эмоциональной точки зрения. Он рассудил, что не причинил ей особого вреда, – во всяком случае, в материальном смысле, – а это было важнее всего. Сегодня она была рассержена, но завтра переживет свой гнев и со временем может изменить свои взгляды. Как знать? Он ясно дал понять, что собирается делать, а это уже кое-что. Сейчас он напоминал самому себе маленького цыпленка, проклевавшего путь наружу из скорлупы своих старых владений. Хотя он находился в тюремной камере и ему предстояло еще почти четыре года отсидки, он отчетливо чувствовал, что мир по-прежнему распахнут перед ним. Если он не восстановит свое положение в Филадельфии, то сможет отправиться на Запад. Но ему придется остаться здесь до тех пор, пока он не завоюет одобрение людей, знавших его в былые времена, – иными словами, пока он не получит аккредитив, который возьмет с собой в другие края.

– Слова хребта не переломят, – заметил он после ухода жены. – Человек живет, пока с ним не покончено. Я еще покажу кое-кому, что значит иметь дело со мной.

Он спросил у Бонхэга, вернувшегося запереть камеру, не идет ли дело к дождю, потому что в коридоре сильно потемнело.

– Уверен, что до вечера будет дождь, – ответил Бонхэг, не перестававший удивляться запутанным делам Каупервуда, истории о которых он слышал в разных пересказах.

Каупервуд провел в Восточной тюрьме штата Пенсильвания ровно тринадцать месяцев до своего освобождения. Обстоятельства, которые привели к такому исходу, отчасти были созданы по его воле, а отчасти не зависели от него. Примерно через полгода после начала его отсидки старый Эдвард Мэлия Батлер умер – тихо скончался в кресле, сидя дома в своем кабинете. Поведение Эйлин тяжко угнетало его. После оглашения приговора Каупервуду и особенно после того, как он плакал на плече у Эйлин во время их свидания в тюрьме, она обходилась с отцом почти чрезвычайно жестоко. Ее отношение, неестественное для дочери, объяснялось мучениями ее возлюбленного. Каупервуд сказал ей, что, по его мнению, Батлер воспользовался своим влиянием, чтобы отсрочить его амнистию, хотя она была дарована Стинеру, за чьей жизнью в тюрьме он следил с неослабным интересом, и это последнее обстоятельство ожесточило ее сверх всякой меры. Она пользовалась любой возможностью, чтобы оскорбить отца, игнорировала его, отказывалась есть с ним за одним столом, а когда была вынуждена это делать, то садилась рядом с матерью вместо Норы, с которой договорилась поменяться. Она отказывалась играть или петь в его присутствии и не обращала внимания на большое количество амбициозных молодых политиков, которые посещали их дом и с которыми ей предлагали встречаться якобы для ее же пользы. Разумеется, старый Батлер понимал, в чем дело. Но он ничего не говорил. Он не мог усмирить ее.

Сначала ее мать и братья ничего не понимали (а миссис Батлер так и не поняла). Но вскоре после заключения Каупервуда Кэллам и Оуэн осознали причину всех неприятностей. Однажды, когда Оуэн уходил с приема в одном из домов, где растущий финансовый авторитет делал его желанным гостем, он услышал разговор двоих случайных знакомых, когда они стояли перед дверью, надевая пальто.

– Ты слышал, что этот Каупервуд получил четыре года с хвостиком? – спросил один из них.

– Да, – ответил другой. – Хитроумный бес, не так ли? Я был знаком с девушкой, которую он окрутил, ты знаешь, кого я имею в виду. Мисс Батлер, так ее зовут.

Оуэн был не уверен, что правильно расслышал. Он не уловил, в чем тут связь, пока другой гость, раскрывший дверь и вышедший на улицу, не отозвался:

– Ну, старый Батлер отплатил ему по полной форме. Говорят, это он посадил Каупервуда.

Оуэн нахмурился, и в его глазах появился жесткий бойцовский блеск. Он унаследовал значительную часть силы и воли своего отца. О чем, черт возьми, они говорили? Какую мисс Батлер они имели в виду? Может ли это быть Эйлин или Нора и каким образом Каупервуд мог сойтись с одной из них? По размышлении он решил, что это не Нора; она была сильно увлечена одним молодым человеком, его знакомым, и собиралась выйти замуж за него. Эйлин была чрезвычайно дружелюбна в общении с Каупервудами и часто с теплотой отзывалась о финансисте. Неужели она? Он не мог в это поверить. Ему в голову сразу же пришла мысль догнать этих двух приятелей и выяснить, что они имели в виду, но когда он вышел на крыльцо, они уже находились довольно далеко от него и шли не в ту сторону, куда он собирался. Тогда он решил обратиться к отцу.

Столкнувшись с прямым вопросом, старый Батлер сразу же признался, но настаивал на том, чтобы его сын помалкивал об этом.

– Жаль, что я не знал, – мрачно произнес Оуэн. – Я бы пристрелил его, как грязного пса.

– Полегче, полегче, – сказал Батлер. – Твоя жизнь стоит гораздо больше, и так ты только бы втоптал семью в грязь вместе с ним. Сейчас он расплачивается за свои грязные фокусы и будет платить еще долго. Так что пока никому ни слова. Подожди. Через год-другой он захочет выйти из тюрьмы. Ей тоже ничего не говори; тут разговорами не поможешь. Думаю, она придет в чувство, если обойдется без него еще какое-то время.