Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Во время своего заключения Каупервуд постепенно накапливал небольшие суммы через Уингейта. Время от времени он выплачивал Стэджеру щедрое вознаграждение, пока этот достойный человек не решил, что с него достаточно.

– Если ты еще встанешь на ноги, Фрэнк, то не забудешь обо мне, если захочешь, но я не думаю, что ты этого захочешь, – сказал он. – Из-за меня у тебя были сплошные потери. Я без всякой платы возьмусь организовать эту петицию к губернатору. Все, что я делаю для тебя, отныне будет бесплатно.

– Не пори чушь, Харпер, – отозвался Каупервуд. – Я не знаю никого, кто мог бы лучше справиться с моим делом. И определенно никого, кому я мог бы доверять так же, как тебе. Ты же знаешь, я не люблю юристов.

– Ну да, – сказал Стэджер, – они тоже невысокого мнения о финансистах, так что здесь у нас ничья.

И они обменялись рукопожатием.

Поэтому, когда было принято окончательное решение о помиловании Стинера, наступившее в начале марта 1873 года, вопрос о помиловании Каупервуда был поднят негласно, но и неотвратимо. Делегация, состоявшая из Стробика, Хэрмона и Уинпенни, якобы представлявшего единогласное мнение городского совета и администрации, но говорившего от лица Симпсона и Молинауэра, которые изъявили свое согласие, посетила губернатора в Гаррисберге и совершила формальные представления, предназначенные для общественности. В то же время через посредничество Стэджера, Дэвисона и Лейфа была подана петиция о помиловании Каупервуда. Губернатор, заранее получивший инструкции от лиц, чья компетенция значительно превосходила полномочия этой делегации, устроил официальную процедуру. Он примет к рассмотрению поданные документы. Он рассмотрит историю преступлений и личные характеристики заключенных. Он не может дать никаких обещаний, там будет видно. Но через десять дней, после того как петиции основательно запылились в одном из его ящиков для бумаг без каких-либо попыток изучения, рассмотрения и расследования, он издал два письменных указа о помиловании. Один из них, в знак любезности, он вручил Стробику, Хэрмону и Уинпенни для личного предъявления мистеру Стинеру, как они того и желали. Другой указ он передал Стэджеру по его запросу. Затем обе делегации отбыли в Филадельфию, и вечером того же дня две группы людей: одна в составе Стробика, Хэрмона и Уинпенни, а другая в составе Стэджера, Уингейта и Уолтера Лейфа, – оказались перед воротами тюрьмы, но в разное время.

Решение о помиловании Каупервуда и конкретное время его выхода из тюрьмы оставались тайной для него, хотя факт его скорого помилования или крайней вероятности такого исхода нельзя было отрицать, и все признаки указывали на это. Уингейт исправно сообщал ему о достигнутом прогрессе, и Стэджер делал то же самое, но когда личный секретарь губернатора подтвердил, что в определенный день они получат необходимые документы, то Стэджер, Уингейт и Уолтер Лейф договорились устроить сюрприз для Каупервуда. Стэджер и Уингейт намекнули Каупервуду на некую помеху в разбирательстве его дела и возможную отсрочку его освобождения. Каупервуд немного приуныл, но стоически принял это известие. Он внушил себе, что может подождать, сколько будет необходимо, поэтому был весьма удивлен, когда однажды в пятницу увидел Уингейта, Стэджера и Лейфа у двери своей камеры в сопровождении начальника тюрьмы Десмаса.

Десмас был рад думать, что Каупервуд наконец выйдет на свободу, так как втайне восхищался им и решил прийти в камеру, чтобы посмотреть, как он отнесется к своему освобождению. По пути он обратил внимание на то, что Каупервуд всегда был образцовым заключенным.

– Он завел садик на заднем дворе, – сообщил он Лейфу. – Там он выращивает фиалки, маргаритки и герань, и они замечательно прижились.

Лейф улыбнулся. Это было похоже на Каупервуда, даже в тюрьме сохранившего хороший вкус и трудолюбие.

– Очень незаурядный человек, – заметил он.

– Да, – согласился Десмас. – Это можно видеть с первого взгляда.

Они тихо подошли к зарешеченной двери и заглянули в камеру, где работал Каупервуд, не заметивший их прихода.

– Все трудишься, Фрэнк? – спросил Стэджер.

Каупервуд оглянулся через плечо и встал. Как всегда в эти последние дни, он думал, что будет делать, когда окажется на свободе.

– Что это, политическая делегация? – поинтересовался он. Он сразу же заподозрил, что происходит нечто важное. Все четверо заулыбались, и Бонхэг отпер дверь перед начальником тюрьмы.

– Ничего особенного, Фрэнк, – радостно произнес Стэджер. – Только теперь ты свободный человек. Можешь собрать свои пожитки и уйти с нами, если хочешь.

Каупервуд невозмутимо смотрел на друзей. После недавних известий он не ожидал, что это произойдет так скоро. Он был не из тех людей, кто ценит грубоватые шутки или сюрпризы, но внезапное осознание своей свободы обрадовало его. Вместе с тем он так долго ожидал этого, что прелесть освобождения несколько утратила свою остроту. Здесь он был несчастен и в то же время не утратил присутствия духа. Позор и унижение в самом начале были тяжким ударом. В последнее время, когда он стал привыкать ко всему, что его окружало, ощущение тесноты и униженности постепенно выцвело и стерлось. Его раздражало лишь осознание своего заключения и бесцельной траты времени. Если оставить в стороне его стремление к определенным вещам – в основном к успеху и возмездию, – он обнаружил, что может жить в своей тесной камере и чувствовать себя вполне уютно. Он уже давно привык к запаху извести (используемой для подавления более мерзкого запаха) и к многочисленным крысам, которые довольно часто попадались в его ловушки. У него даже появился интерес к плетению стульев, и он так наловчился в этом деле, что мог изготовить двадцать штук в день, если бы захотел, а также к работе в маленьком саду весной, летом и осенью. Каждый вечер он изучал небосвод в своем маленьком дворе, и впоследствии он подарил огромный рефлекторный телескоп одному прославленному университету. Он не видел себя в роли обычного заключенного и не чувствовал себя справедливо наказанным, даже если было совершено настоящее преступление. От Бонхэга он узнал множество историй о заключенных, сидевших в этой тюрьме, от убийц до мелких воров, и даже видел многих из них. В сопровождении Бонхэга он выходил в центральный двор, видел кухню, где готовили повседневную еду для заключенных, слышал о роскошествах в камере Стинера и так далее. В конце концов тюрьма показалась ему не таким уж страшным местом; лишь пустая трата времени была особенно тягостной для таких людей, как он. Он мог бы совершить многое, если бы находился на свободе и не боролся за себя на судебных слушаниях. Суды и тюрьмы! Он лишь покачал головой при мысли о том, сколько времени пропадает даром в таких местах.