Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Бернис, которая всегда более или менее интересовалась Каупервудом и симпатизировала ему всем складом своего характера – его деловитости, скромности, прямоте и силе духа, – сейчас была особенно тронута его абсолютной откровенностью и щедростью. В будущем она могла бы поставить под вопрос его способность контролировать свой темперамент, но сейчас ей не приходилось сомневаться в его искренности. Кроме того, мысль о том, что столь могущественный человек долго и тайно любил ее, мечтал о ней и восхищался ею, была очень лестной. В его откровенном признании было нечто благородное и глубоко трогательное. Она смотрела на его волосы, седевшие у висков, – наиболее привлекательное украшение некоторых мужчин для некоторых женщин, – и невольно проникалась нежностью, симпатией и материнской любовью к нему. Очевидно, он и впрямь нуждался в женщине, которая была бы ему ровней по духу, вкусам, образованности и сердечности, по крайней мере, он имел право мечтать о ней. Сейчас, когда он стоял перед ней, то казался одновременно сверхчеловеком и напроказившим мальчишкой – привлекательным, могущественным, исполненным надежды, старше ее, но не чрезмерно, движимым некой могучей внутренней силой, которая влекла его вперед и вверх. На самом деле ли он сильно любил ее? Способен ли он вообще любить? Насколько он может замечать обычных людей, тем более заботиться о них? Однако, как много он сделал, чтобы пробудить в ней интерес к себе. Что это значило? Зачем он все это говорил? Зачем он все это делал? Коричневая крыша его заснеженного автомобиля, стоявшего на улице, сияла на солнце. Он был великим Фрэнком Алджерноном Каупервудом из Чикаго – и он умолял ее, простую девчонку, быть доброй к нему и не гнать его навсегда из ее жизни. Это льстило ей, ее гордости и воображению.

– Теперь вы больше нравитесь мне, – сказала она вслух. – Я действительно верю в вас, как никогда не верила раньше. Но это не значит, что я должна позволить вам тратить деньги на меня или на мою мать; я так не думаю. Но я восхищаюсь вами. Вы сделали меня такой, какая я есть. Думаю, я понимаю, что это значит. Я знаю ваши намерения, кажется, я всегда их чувствовала. Но мне нужно подумать. Я хочу обдумать все, что вы сказали, и решить, могу ли я это принять или нет (она заметила, что при этих словах он словно с облегчением вздохнул). Пока мы больше не можем говорить об этом.

– Бернис, – в голосе его слышалась настоящая мольба, – понимаете ли вы меня. Я был так одинок.

– Да, я понимаю, – ответила она и протянула руку. – Что бы ни случилось, мы останемся друзьями, потому что вы мне действительно нравитесь. Но сегодня вы не должны просить меня о большем. Я не могу это сделать. Я не хочу и не собираюсь этого делать.

– Даже когда я открыто предлагаю вам все? Иначе к чему мне это нужно?

– Нет, пока я сама все не обдумаю. Впрочем, мне ничего не нужно. Нет, – выразительно добавила она. – Вот, мистер ангел-хранитель! – она рассмеялась и оттолкнула его руку.

Сердце Каупервуда громко стучало в груди. Он отдал бы миллионы долларов за то, чтобы обнять ее. Но сейчас он всего лишь приятно улыбнулся.

– Не хотите ли прокатиться в Нью-Йорк вместе со мной? Если вашей матери не будет на квартире, вы можете остановиться в «Нидерландах».

– Нет, не сегодня, но скоро я собираюсь быть в Нью-Йорке. Я дам вам знать, или моя мама сообщит, что я вернулась.

Попрощавшись с Бернис, он сел в автомобиль и помахал ей в свете розовеющего заката, и его машина тронулась. Он собирался приехать в Нью-Йорк к ужину. Если бы он только мог удержать ее дружелюбное и сочувственное отношение к себе! Если бы он только смог!

Независимо от мимолетного удовлетворения, которое испытал Каупервуд от благосклонного приема его исповеди, неопределенная позиция Бернис оставляла его на прежнем месте. По странной прихоти судьбы его молодой соперник Брэксмор был удален со сцены, и Бернис смогла видеть Каупервуда в его истинном ореоле любви и служения. Тем не менее она явно не хотела принимать его дары по его оценочной стоимости. Он с новой силой осознал факт, что попал в сети поразительной женщины, которая смотрела на жизнь с собственной, вполне определенной точки зрения и не собиралась склоняться перед его волей. Это обстоятельство, больше чем любое другое, – ибо ее красота и достоинство лишь подчеркивали его, – заставляло Каупервуда испытывать безнадежную страсть к ней.

Он снова и снова твердил себе: «Я постараюсь без нее», но теперь сама мысль об этом была как удар ножом в сердце. В конце концов, к чему жизнь, богатство и слава, если ты не можешь получить женщину, которой желаешь обладать? Откуда берется любовь – это неопределимое, безымянное смятение духа, которому сильные подвержены больше, чем слабые? Он ясно, как в волшебном шаре, увидел, что конечной целью славы, власти и жизненной энергии была красота, и эта красота представляла собой сплав чувства, врожденной культуры, страсти и мечтаний о такой женщине, как Бернис Флеминг. Это было так, и никак иначе. А за этим не было ничего, кроме старости, немощи, тьмы и безмолвия.

Между тем, благодаря заблаговременным мерам и умению его агентов и советников, воскресные газеты соперничали друг с другом в описании чудес его нового дома в Нью-Йорке: его цена, стоимость земельного участка и имена известных горожан, чьими соседями теперь станут Каупервуды. Там были фотографии Эйлин и Каупервуда с указанием об их присутствии в качестве светских персон, которые, несомненно, будут приняты и в нью-йоркском обществе из-за их громадного богатства. По сути, это были газетные сплетни и домыслы. В то время как общие статьи пестрели упоминаниями о капиталах Каупервуда, в специальных колонках для высшего света, где речь шла о персонах и модах, о нем не упоминалось. Влияние недругов, персон из Чикаго, распространявших слухи о его прошлом, распространялось на клубы и даже на церкви, членство в которых обеспечивает нечто вроде пропуска в земной рай, если не на небеса. Его собственные подручные были достаточно деятельны, но вскоре стало понятно, что цели не достичь в короткие сроки. Многие из них выжидали, готовые вступить в игру с той репутацией, какой Каупервуды пока не могли похвастаться. После вежливого отказа в двух-трех эксклюзивных клубах, после того как его прошение о личной скамье в церкви Св. Фомы было тихо положено под сукно, а несколько мультимиллионеров, с которыми он имел коммерческие дела, отклонили его предложения, ему начало казаться, что его великолепный особняк, помимо главной цели превращения в музей искусств, представляет небольшую ценность.

В то же время финансовый гений Каупервуда множил свои прибыли, главным образом за счет наступательно-оборонительного союза, который он заключил с банкирским домом «Хекльмейер, Готлиб и Кº». Убедившись в железной хватке, позволившей ему извлечь победу из поражения на первых серьезных выборах, эти джентльмены вдруг прониклись к нему благосклонностью и заявили, что теперь с радостью поддержат финансовые и любые другие новые предприятия, которые задумает Каупервуд. Как и многие другие финансисты, они слышали о его триумфе в связи с банкротством «Американской спички».