Пак Мингю - Коврижка

Директору было нечего сказать. А что можно было сказать на такую историю? Хосе, Хуан, а вместе с ними и директор — все закурили. Сказав, что два месяца назад он работал во Вьетнаме, Хосе протянул мне вьетнамские сигареты. «Спасибо, не надо», — ответил я, тогда он протянул мне японские сигареты: мол, по пути заскочил в Японию. Делать нечего, я угостился сигаретой. «Севен страйк» — такая надпись на английском языке была на сигарете. 7 STRIKE. Между тем дождь перестал. «В Корее много работы?» — спросил Хуан. Выпустив длинную струю дыма, директор ответил: «А как же».

«Спасибо вам за все», — сказал Хосе и в сопровождении Хуана и других родственников вернулся к лодкам. Директор задумчиво спросил у поднявшегося на лодку Хосе: «Как вам такая жизнь?» — «А… да… на ваш вопрос… я мог бы сказать… но… если так… тогда опять же… и так, и эдак… как-то так, — с таким выражением НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ Хосе. «Мир един», — неожиданно подняв палец вверх, подмигнул Хуан. Хосе подал сигнал, и весь отряд начал дружно педалировать. В ту же секунду водохранилище, как хорошо сконструированный оперный театр, подхватило этот звук, сфокусировало, снова рассеяло и вернуло его нам прекрасным хоровым пением. Это была настоящая опера:

Тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон.

И лодки-утки взлетели. Хосе и Хуан помахали руками. Почему бы и нет — мы помахали им в ответ. Мы обалдели. Постепенно лодки-утки уменьшились до размера гусей и начали выстраиваться звеном. В сторону Китая… медленно уменьшаясь, потянулось звено в виде буквы «V». Я молча закурил «Севен страйк».

И прошло три года. Наше водохранилище стало секретным перевалочным пунктом СГМЛУ. Как существует отдельная электросеть, по которой бежит электроток по ночному тарифу, так и у людей, летающих на лодках-утках, была их собственная сеть: буквально, Союз Граждан Мира был переполнен разными людьми из разных стран. Мы встретили шесть вьетнамских семей, направлявшихся в Штаты, а также имели возможность встретиться с двумя иракцами, которые летели в Японию, с семьюдесятью перуанцами, державшими курс на Пекин, а также с девятью гражданами Восточного Тимора, прибывшими в Южную Корею. Последние и вовсе бросили якорь у нас, проработали в Корее год, а потом махнули на Филиппины. И это было неплохо, хотя бы с точки зрения прибыли. Пусть и недорого, мы брали плату за швартовку, а также продавали им разные хозтовары, кофе, доширак, гамбургеры и другие снеки. Для граждан мира английский язык был основой основ, поэтому мы не испытывали особых трудностей. Незнакомая некогда «тан-чик-фон» опера стала для нас привычной. Но…

«Шеф, в мире же много людей, которые не знают английского». — «Конечно». Беседуя с директором, созерцая «тан-чик-фон» оперу, я думал: «А жизнь, оказывается, непростая штука!» Тан-чик-фон, тан-чик-фон — в тот год на аттестации я с треском провалился. Конкурс был 140 человек на место. 140: 1!!! Отрешенно… итак, у меня возникло желание улететь на лодке-утке. И уточка унесла… но директора, не меня. «Больше мне здесь делать нечего», — погрузился на «ЛА-47» директор, а я не стал его отговаривать. Доверив парк развлечений мне, директор — тан-чик-фон — махнул в Штаты. Было это два года назад. И, конечно, произошли небольшие перемены.

В следующем году на аттестации я снова испил горькую чашу. «Что же сломалось в этом аттракционе?» — достал я «Кротобоя» из дальнего уголка склада. Я разобрал его и внимательно осмотрел внутренности. Одно слово — топорщина. Продают же! Ощупав по очереди семерых кротов, я закурил. Севен… страйк. В тот день я поставил крест на мечте о карьере чиновника и, повинуясь новому душевному порыву, перекрасил вывеску парка. Она была грязная, просто грязнущая, как будто семеро кротов протащили ее по всем своим ходам и норам. А еще «Лазурный рай» называется… — итак, я еще раз прочувствовал плачевность дел в парке развлечений.

Хосе снова прилетел сюда. С ним прибыло несколько сородичей, Хуана не было видно. «Он ждет выдворения. Попал-таки в лапы миграционной службы». — «Ой, как же так?» — «Что поделаешь? Так бывает». — Хосе по-прежнему лишь улыбнулся. Одна из двоюродных сестер Хосе была беременной. Ради ребенка… они направлялись в Штаты. «А шеф тоже сейчас в Америке». — «Да?» — «Да».

Изредка по телефону или по электронной почте директор сообщал о своих делах. Он писал: «Вскоре моя семья из Лос-Анджелеса присоединилась ко мне, теперь мы вместе живем на „ЛА-47“, и эта жизнь не лишена прелестей. А ты как? Многое, должно быть, изменилось?» К письму он приложил фотографию, на которой его семья ела гамбургеры в «Бургер Кинг». Семья выглядела сплоченно и жизнерадостно. А директор… обзавелся пузом, в точности стал королем кротов. Я же всегда отвечал, что на вверенной мне территории полный порядок.

Дела в парке развлечений стали помаленьку налаживаться. На оставленные шефом деньги я развел несколько видов рыб и так понемногу стал готовить почву для того, чтобы к понятию «парк развлечений» добавить понятие «рыбхоз». Соразмерно инвестициям… как бы то ни было, поток посетителей увеличился. И я…

Начал делать взносы в пенсионный фонд. Нет, был вынужден делать. Брызжа слюной, один госслужащий всю плешь мне проел объяснениями о стабильной жизни в старости. «У этого аппарата, оказывается, есть потайная функция!» — Гоняя эту мыслишку, я кивал головой. У меня было двенадцать лодок-уток, готовых унести меня когда и куда угодно. Директор побывал в Канаде, в Бразилии, потом снова вернулся в Штаты, а недавно сообщил мне, что в районе Шанхая для него появилась отличная работенка. Он добавил, что по пути в кои-то веки заглянет на родину, и спросил: «Тебя не затруднит прикупить для меня кое-какие продукты, очки, ну и еще кое-что по мелочи?» Ясное дело, граждане мира были очень чувствительны к разнице цен и валютных курсов. «Будет сделано», — написал я в ответ. Тан-чик-фон, тан-чик-фон — для директора, которому предстоит преодолеть 16 000 километров, я отправился за покупками в Сеул, который находился в 32 километрах. Мчась на микроавтобусе, который был записан на директора, я любовался форзицией и азалией: цветущая волна докатилась до севера. Наконец… до нас добралась весна.

Ни свет ни заря меня разбудил шум, доносящийся с водохранилища. Это был давно привычный, давно знакомый шум. Я вышел из домика. В предрассветных сумерках перед моим взором замаячил одинокий силуэт лодки-утки. У меня в руках было пять огромных пакетов с покупками. У меня странно защемило в груди в ту секунду, когда я увидел номер на корме: «ЛА-47». Однако сама лодка несколько видоизменилась. Во-первых, она стала полностью закрытой, а во-вторых, лицо утки было странным. Пусть клюв по-прежнему был выкрашен в желтый цвет, но его нижняя часть сильно отвисла. Итак, это была скорее не утка, а пеликан. Пока я отмечал про себя произошедшие изменения, крышка люка в пеликаньей спине откинулась и оттуда высунулось чье-то лицо. Это был шеф. «Доброе утро». — «Ха-ха, приветик. Семья еще спит». Вытянув только шею, директор улыбнулся и закурил. Я тоже закурил. Вверх поднимался дымок, похожий на пеликаний пух. Это была весенняя ночь.