Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

На вокзале черт те что творится, кто плачет, кто песни поет, кто под гармонь пляшет.

Жарко, душно, жене даже нехорошо стало, однако она держится, вида не подает, все на сына глядит, с него глаз не сводит, будто предчувствует, что больше с ним уже не придется увидеться.

А он улыбается, веселый такой.

— Скоро вернусь, — говорит, — победим фашистов — и сразу домой.

Волосы на солнце блестят, в глазах золотистые точечки.

— Мальчик мой, — говорит жена, — ты только береги себя.

А я стараюсь улыбаться:

— Счастливо, Володя, я твои тетради со стихами сохраню, пока ты не вернешься.

Смеется:

— Вернусь, новые напишу.

Молодости свойственно только в хорошее верить. Он, наверное, и в самом деле искренне верил, что вернется. Даже и в мыслях ни на минуту не мог предположить, что могло бы быть иначе.

Стали мы с женой от него писем ждать, одним только этим ожиданием и живем. А письма от него редкие и все такие короткие:

«Жив, здоров, все в порядке».

Но мы-то ведь тоже радио слушаем и газеты читаем, — какое уж тут «в порядке».

Потом и вовсе перестали от него письма приходить. Мы с женой надежды не теряем, ждем, но писем нет, и все чаще обступают тяжелые мысли, особенно по ночам. Оба не спим, только друг перед другом притворяемся, а сами все об одном и том же думаем.

В сорок третьем году жена моя умерла. Сердце не выдержало, очень тосковала по сыну. Последние ее слова были: «Передай Володе, чтобы…» Да так и оборвала себя, затихла…

Тишина наступила в доме, страшная такая тишина. Двадцать лет мы с нею прожили, и все мне чудится: то ее шаги, то будто зовет она меня…

Я к себе тогда эвакуированных пустил, из Киева, бабку старую, двоих внучат. Один из них, Витя, немного на Володю был похож, тоже волосы светлые, синеглазый. Я его стал Володей звать, а он мне говорит:

— Дядя Коля, если вам так нравится, пусть я для вас Володей буду…

Хороший мальчик, душевный. Теперь он уже инженером стал, на киевском «Арсенале» работает, мы с ним переписываемся, он свои письма так и подписывает: «Ваш Володя».

А от моего Володи ни слуху ни духу. Куда только я ни писал, ответ один: пропал без вести.

Грустный ответ, а все как-то сердце греет: выходит, не погиб он, а пропал, — может, еще и вернется, ведь бывают же такие случаи, сколько угодно…

И в самом деле, кончилась война, многие стали возвращаться. Об иных даже похоронные извещения приходили, их уже оплакать успели, а они живые и здоровые являются.

И я все жду, не теряю надежды. Но нет: уже два года, как война кончилась, а он не приходит. И стал я понемногу с этой мыслью свыкаться — не придется, видно, мне с сыном увидеться. Не судьба.

Соседи мои в Киев уехали, опять я один. Приду домой с работы, из угла в угол слоняюсь, не знаю, куда себя деть. То на карточку Володину погляжу, то стихи его перечитываю, то стану у окна, смотрю на дорогу. Много по ней людей проходит, только его не видать.

И тут случай один произошел, который всю мою жизнь перевернул.

Как-то поехал я в командировку в Кострому. Утром все свои дела сделал, а вечером скучно одному в гостинице сидеть, пошел пройтись по городу. Прохожу мимо какого-то клуба, а там объявление: «Вечер бывших фронтовиков».

Меня будто что-то толкнуло.

Пойду, думаю, послушаю…

И надо же так: выступает там капитан, немолодой уже, представительный, он директором детского интерната работает, и рассказывает о том, как сидел в лагере военнопленных в Мальтхаузене и вместе с группой товарищей бежал оттуда. И вдруг он говорит, что вместе с ним сидел молодой русский парень по имени Владимир, писал стихи, и стихи эти передавались из рук в руки, и все пленные их наизусть знали. И читает нам стихи, самые, как он сказал, наиболее ему запомнившиеся:

Длинное это было стихотворение, а я чувствую, нет у меня сил его до конца выслушать. Словно молния в меня ударила. Это он, Володя, его это стихи!

Едва я конца дождался, бросился к капитану этому, прошу его:

— Расскажите мне все, все, что знаете…

Он так сочувственно ко мне отнесся. Выслушал мой недлинный рассказ, говорит:

— Я этого Владимира лично никогда не видел, но стихи его из рук в руки переходили. Очень они нам тогда, в то время, помогали, бодрость в нас поддерживали.

Потом говорит мне:

— По-моему, Паша Демидов знал Владимира.

— Где же этот самый Паша Демидов? — спрашиваю. — Жив ли он?

— Жив, — отвечает. Порылся в записной книжке и дает адрес мне: Свердловск, улица Ленина, пять…

Спустя неделю оформил я себе очередной отпуск и поехал в Свердловск к Паше Демидову.

Сами понимаете, прямо с вокзала — к нему. Как раз, на мое счастье, застал его дома. Ему, этому Паше, лет полсотни, никак не меньше. Плечистый такой великан, волосы седые, на щеке шрам, как он потом сказал мне, память о лагере, — его там какой-то фюрер по лицу плеткой резанул…

Встретил меня Паша хорошо, честь по чести. И жена его ко мне тоже со всем сочувствием отнеслась.

Я ему про сына рассказываю, и он мне все то же самое, что и капитан, рассказал: был с ними в лагере молодой лейтенант Владимир, фамилии его он не знает, только номер помнит — 59 896, — высокий такой, белокурый, стихи очень хорошо писал, эти стихи из рук в руки переходили.

Даже прослезился Паша, вспомнив о Владимире и о его стихах.

Я ему Володину фотографию показываю:

— Он?

Паша долго на нее глядел, все искал, видимо, знакомые черты, потом говорит:

— Может быть, и он, не знаю. Я ведь его только раз или два видел, он тогда бородой оброс, и лицо у него обожженное было, говорил, что бомба неподалеку разорвалась и все лицо ему тогда обожгло.

А я не отстаю:

— Все-таки как думаете, он или не он?

— Не знаю, — отвечает Паша. — И рад бы вам что-то определенное сказать, но не знаю. Волосы вроде похожие, а так — просто боюсь что-либо сказать…

Видно, и сам страдает, но не хочет мне солгать. Да и в самом деле, чего от него требовать? Он Владимира только раз или два в лицо видел, тот бородой оброс, и кожа у него обожженная, и потом, как ни говорите, шестнадцать лет без малого прошло, — трудно ли запамятовать?

Наконец посоветовал он мне показать эту фотографию другу его, Федору Сергеичу Мошкареву, он в лагере в санитарном блоке работал, скорей всего он мог знать Володю лучше, чем остальные.

Дал мне адрес его: Новосибирская область, Михайловский район, совхоз имени Двадцатого съезда.

Простился я с Пашей Демидовым — и в Новосибирск, в совхоз имени Двадцатого съезда. Отыскал этого самого Федора Сергеича, механиком он работал в производственных мастерских.