Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

— И вот однажды, — Женя расширила глаза, понизила голос, — однажды кольцо исчезло. Может быть, оно само свалилось с пальца предводителя, а он не заметил, или кто-то украл его, но вдруг оно исчезло.

И все пошло кувырком у Нибелунгов. Не стало порядка, каждый стал жить сам по себе. Первым делом Нибелунги сбросили предводителя и отправили его в тюрьму. Потом стали драться друг с другом.

Женя замолчала. Ребята слушали до того внимательно, сидели так тихо, что ей на секунду стало совестно. Если бы они только знали, что она все, решительно все сочинила!

Но они ей верили. Верили так же, как придуманные Женей обитатели луны Нибелунги верили своему предводителю, пока у него не украли волшебного кольца.

А что, если честно признаться, что никакого «Кольца Нибелунгов» она не видела, что все это чистой воды липа, «Липус вульгарис», как говорил Сеня Комарский.

Она бросила взгляд на Сеню — за стеклами очков его глаза глядели на нее привычным преданным взглядом. Женя вздохнула. Нет, теперь уже дороги назад нет. И ничего она им не скажет, не признается, ни за что! Ведь ей тогда уже никто не будет верить.

Да, но что же дальше? Как быть с предводителем? И с остальными Нибелунгами?

— И тогда слуга предводителя — у него был верный слуга, которого он очень любил, — отправился искать кольцо…

Женя неслась, сама не зная, куда приведет ее рассказ. И может быть, в конце концов придумала бы, кто украл волшебное кольцо, или неожиданно для себя вдруг призналась бы, что это все неправда, с начала до конца, если бы не прозвенел звонок.

— Завтра доскажу остальное, — сказала Женя с облегчением.

— А дальше интересно? — спросила Нюся.

— Да, еще лучше.

— Счастливая! — Нюся вздохнула. — Если бы я была такая, как ты, меня, может, тоже пустили бы!

И она с невольной завистью посмотрела на тоненькую, не по годам рослую Женю, мысленно сравнила ее с собою, толстой, приземистой, и еще раз с грустной откровенностью повторила:

— Была бы я такой, как ты!

— Да, это все, как видно, очень интересно, — солидно заметил Сеня, протирая очки носовым платком.

— Завтра доскажи, — сказала Нюся.

— Хорошо, — ответила Женя.

«Что-нибудь придумаю, — решила она. — До завтра еще далеко».

По правде говоря, она даже думать боялась о том, что будет завтра. Чем закончить рассказ? У нее было такое чувство, будто она забралась в густой лес и не знает, как оттуда выбраться.

Ладно, что будет, то будет. Может, все-таки удастся что-нибудь придумать.

Ей повезло: на другой день она не пришла в школу, заболела ангиной, а когда выздоровела, то было уже не до Нибелунгов — начались весенние экзамены.

…Поезд мчался все быстрее, — казалось, убегал от погони.

Глухая ночь дышала за окном вагона, изредка в ночной мрак с шумом и грохотом врезался встречный поезд, сверкая сплошной цепью освещенных окон, и вновь все смолкало, и только ночь, ветер, стук колес и слабый, голубой, будто тлеющий, огонек ночника под потолком.

Соседи спали, но Жене не спалось. Одно за другим в памяти мелькали полузабытые лица, звучали давно замолкшие голоса.

И вдруг снова, будто споткнулась о порог, будто кто-то остановил ее, негромко сказав: «Это ты, Жека, ты сама…»

Сеня Комарский…

Он был рядом с ней многие годы — незаметный, молчаливый, преданный до конца.

Если его не было, она забывала о нем, он приходил — она радушно встречала его и забывала немедля, как только он уходил.

Они вместе держали в медицинский институт, он выдержал, а она недобрала трех очков.

Надо было тогда видеть Сеню!

Пожалуй, он был удручен куда больше, чем она.

— Как же так, Жека? — спрашивал он. — Почему так вышло?

Она беззаботно пожимала плечами:

— Вот еще! На будущий год поступлю!

И он обрадовался так, словно получил неожиданный подарок.

— Конечно, Жека, поступишь! Впереди целый год.

Но на будущий год она вновь недобрала два очка.

— Может быть, я вообще неспособная?

Он возмутился:

— Да ты что, Жека? Это ты-то неспособная?

Казалось, он чувствовал себя виноватым, что его приняли, а ее нет. Должно быть, предложи ему поменяться с Женей, он бы не задумываясь согласился.

— Ладно, — снисходительно согласилась Женя, — попробую еще раз.

Но ей не пришлось держать экзамены в третий раз: началась война, и разговор об институте отпал сам собой.

Вместе с родными Женя уехала в Башкирию, там окончила курсы медсестер, потом вернулась в Москву, стала работать сестрой в госпитале. К тому времени Сеня Комарский добровольцем ушел на фронт.

Он подавал одно заявление за другим, его все не брали, у него было плохое зрение, но он не сдавался и все-таки добился своего.

Зимой сорок третьего Сеня неожиданно ввалился к ней, с заплечным мешком, весь запорошенный снегом.

По-прежнему он был щуплый очкарик, с длинными руками, узкоплечий, даже зимой веснушчатый.

На большой голове едва держалась серая бобриковая ушанка, белый полушубок был чересчур широк для него, казался с чужого плеча.

Женя увидела его, невольно рассмеялась:

— Сенька! Ты все такой же!

Он улыбнулся:

— Какой есть.

Он работал в медсанбате и уже испытал немало: был в окружении, потом с трудом выбрался на Большую землю, потом был контужен. Теперь ненадолго приехал в командировку в Москву.

Он говорил о себе, по своему обыкновению, коротко, почти нехотя, и только спустя годы Женя случайно узнала: он был награжден двумя орденами — Красной Звезды и Красного Знамени, все в медсанбате считали, из него со временем выйдет незаурядный хирург.

Это могло быть, и этого не случилось.

Но тогда, в ту первую и последнюю их встречу в войну, Женя еще ни о чем не знала.

Он привез ей продукты — сало, консервы, шоколад, сам растопил печку-времянку, поставил чайник, потом быстро и ловко накрыл стол, усадил Женю:

— Садись, ешь. А то ты такая сдохлина стала — глядеть страшно.

Женю не надо было уговаривать, она набросилась на все сразу — и на сало, и на консервы, и на жесткие фронтовые галеты.

Потом опомнилась, покраснела:

— А ты что же?

Он почти прикрикнул на нее:

— Ешь сама, я уже успел нагрузиться.

Он подвигал ей то одно, то другое, с удовольствием глядя на ее порозовевшие щеки.

— Ешь, — приговаривал он, словно нянька, словно не он у нее, а она у него в гостях. — Вот возьми еще кусочек, до чего вкусно!

Сердито хмурясь, он то снимал очки, то надевал снова.

— Какая ты худенькая — не узнаешь сразу…

Она говорила с досадой:

— Перестань, надоело.

— Дай я прослушаю твои легкие.

Она расхохоталась:

— Ты что, сдурел?

Он сказал с серьезным видом, словно уже поставил диагноз:

— Тебе надо есть масло с медом. Ты любишь масло с медом?

— Почему нет? Люблю.