Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

И оба были очень довольны друг другом.

«Вот это и есть счастье, — думала Женя, случайно ловя то ласковый взгляд его, обращенный к жене, то ее быструю улыбку. — Настоящее, невыдуманное».

Не хотелось ничего сочинять про этих людей. Ни к чему. Все было ясно.

— Оставайтесь с нами, — сказала ей Тося, глядя на нее прямым, открытым взглядом, и тени хитрости или недомолвки не было в этом взгляде. — Правда, погостите хоть недельку.

Женя улыбнулась через силу.

— Нет, спасибо. Надо ехать.

— Успеется, — сказала Тося. — Смешно сказать, а мне почему-то с вами расставаться жаль.

— Правда, — поддержал Сережа. — Хотите, поживите у нас. Успеете еще поехать дальше.

— Нет, — ответила Женя, — пора. Не могу задерживаться.

«Куда я спешу? — мысленно спросила она себя. — Кто ждет меня? Кому я нужна?»

— Пора ехать, — повторила она.

Оба они вышли на крыльцо проводить ее.

— Будете в нашем городе — прямо к нам, обещаете? — спросила Тося.

— Обещаю, — серьезно ответила Женя.

— У нас к тому времени семейство прибавится, — сказал Сережа.

— Может быть, сразу двое, — заметила Женя.

Тося замахала руками:

— Вот еще! Этого только не хватало.

Он спокойно ответил:

— А что ж такого? Двое так двое.

Тося бегло взглянула на него. Глаза ее лучились такой неприкрытой любовью, что Женя заторопилась поскорее уйти, почувствовав себя лишней.

— Ладно, — бодро сказала она, — покамест, если можно, останусь у вас, а теперь пройдусь немного.

— Зачем? — спросила Тося.

— Пусть пройдется, — вмешался Сергей. — Познакомится с нашим городом, поглядит, как у нас…

— Приходите обратно, — сказала Тося. — Придете?

— Хорошо, — помедлив, ответила Женя.

Да, она придет. Она еще вернется сюда, в этот дом. В конце концов, уехать можно и завтра. И через три дня. Можно и никуда не уезжать, остаться здесь, в этом городе, чужом, но чем-то милом сердцу, найти работу, вкалывать так, чтобы знать только одно — свою работу, и ничего, ровным счетом ничего больше…

«Что же случилось? — думала Женя, торопливо шагая по незнакомым улицам. — Что, в сущности, случилось? Разве он солгал мне? Или я ничего не знала? Я же знала, что у него есть сын, он не лгал мне, никогда не лгал. Просто я сама не могла больше оставаться с Клавой в одном поезде, говорить с нею, слушать ее, смотреть на Алешку».

Мысли ее привычно вернулись к Косте. Костя не отставал, шел рядом, спорил, доказывал, но она не хотела уступать, нет, не хотела.

«Пойми, Костя, так надо, — уговаривала она его. — Так будет лучше».

«Нет, — возражал Костя, — не желаю понимать».

Она снова видела его глаза, его плотно стиснутые губы, ямочку на щеке.

«Так надо, Костя, ничего не поделаешь».

Женя остановилась, словно сам Костя встретился ей.

«Почему так получается? — думала она. — Почему у меня не так, как у других? У других есть все — дом, семья, своя, устойчивая жизнь, обычное счастье, а я, я — обделенная, словно в чем-то перед кем-то на всю жизнь провинилась и нет мне прощения…»

Снова послышался знакомый голос. Голос рассказывал о «Кольце Нибелунгов». Это был ее голос, но только тот, далекий, детский. Если бы она рассказывала эту сказку теперь, она бы придумала все по-другому.

Всякому дано такое кольцо, заветное кольцо, но каждый называет его по-своему — доверчивость, любовь к людям, душевная чистота, неиссякаемая воля к жизни, смелость, благородство, отвага…

Вот у Ксении Степановны такое кольцо — любовь к мужу. Она простила его, отдала ему любовь, не утратила веры в него, — и что же? Стала еще богаче, еще счастливей.

А Владимов? Он стар, все лучшее уже позади, но он верит, он ищет и найдет. Он обязательно отыщет истину о сыне, соберет ее по крупинкам, и, может быть, теперь, в этих поисках и поездках от одного к другому, и таится его счастье? Трудное, выстраданное, горькое…

И доктор, старый, смешной чудак, который так долго и упрямо уговаривал ее, — он тоже счастлив. Он обладает бесценным талисманом — любовью к своему делу, к людям, которые ждут его, верят ему…

Каждый счастлив по-своему.

С вокзала доносились гудки паровозов, словно бы торопили Женю, звали наперебой — едем со мной, нет, со мной, со мной, со мной…

Женя вынула из кармана записку с адресом доктора.

Наверное, он уже приехал. Он ждет ее. Он хочет, чтобы она стала его помощницей. Он достал в Москве все, что хотел, всевозможные лекарства и инструментарий, а медсестры добыть не сумел.

Еще дальше, в самом сердце Сибири, ее ждет Костя. Он считает часы, когда она приедет. Он собирается встретить ее. Он здорово истосковался по ней. Наверное, и сам не верит, что они наконец-то встретятся.

Нет, об этом не стоит думать. Пока еще нельзя. Может быть, позднее, когда она успокоится, когда длинная вереница дней будет все дальше отдалять их друг от друга, тогда она вынет из укромного уголка памяти все, что сейчас похоронено в ней, и будет вспоминать — скупо, по частям…

Она шла быстро, словно кто-то невидимый все время подгонял ее.

Но странное дело: еще вчера она шла по тем же улицам, была ночь, изредка попадались одинокие прохожие, но она не всматривалась, просто не думала о них. Она несла в себе свое горе, свое внезапное одиночество.

И сегодня горе было с нею. Оно никуда не делось, не оставило ее, но вдруг она поймала себя на том, что с жадностью вглядывается в лица прохожих, стараясь прочитать в блеске глаз, в складке рта, и улыбке, в походке, о чем думает, чего хочет, чем живет человек. И она едва удерживалась от вечной своей привычки каждому придумать историю.

Ей вспомнились узкие, славянские глаза Тоси. Не оттого ли ей стало легче, что довелось повстречаться с такой вот Тосей, обогреться в простом, немудреном тепле ее дома?

Должно быть, так вот путник не забудет костра, случайно согревшего его в дороге. Давно ушел от тепла, а оно все еще живет где-то внутри и греет воспоминанием.

Она провожала глазами прохожих. Оборачивалась, глядела им вслед.

Вот медленно прошел человек. У него тусклые глаза в склеротических мешочках, седые, щетинистые брови. На поводке он ведет собаку, маленькую, рыжую, с белыми пятнами на спине.

Может быть, это все, что у него есть в жизни? Он одинок, жены нет, дети разъехались, у каждого свои дела, свои заботы, и остался ему единственный друг — собака.

Подойти бы к нему, сказать какие-то слова, самые обычные, будничные, ну, например, что погода-то нынче вроде получше, чем вчера. Или спросить, не холодно ли ему, не устал ли?

Простые слова, а ими тоже можно согреть одинокую, зазябшую душу.

Но она ничего не сказала, и старик со своей собакой прошел мимо.

Все новые люди спешили навстречу. Молодые, старые, усталые, радостные, грустные, безразличные. Много людей, и у каждого свои желания, свои думы, своя судьба.