Миклош Залка - Осада

— Да положи ты наконец свою трубку, — тихим, но жалобным голосом взмолилась жена Шандора. — Вон сколько дыма напустил, у меня уже голова от него разламывается.

«Не от дыма она у тебя разламывается…» — подумал Шандор. Он мрачно посмотрел на стол, однако не сказал того, о чем думал: «В таких случаях у тебя всегда болит голова… словно по заказу, а на самом деле тебе лишь бы только хоть как-то защитить Белу. Я раньше в подобных ситуациях бросался проветривать комнату, крутился вокруг тебя, жалел, как мог утешал… Обычно твои головные боли продолжались до тех пор, пока не снимался с повестки дня тот или иной разговор о сыне…»

Гнев у Шандора уже прошел, он понимал, что злиться сейчас на жену не было никакого смысла. Вынув трубку изо рта, он попросил:

— Оставь ты свои тарелки в покое.

Жена с удивлением посмотрела на мужа.

«Пусть молодой барин сам моет за собой посуду, если желает жрать из чистого…» — подумал Шандор с раздражением, но своей мысли жене все-таки не высказал.

— Сходила бы ты лучше к Эстер, к своей подруге…

— Зачем? Да еще так поздно… Они наверняка уже легли спать. Они рано ложатся.

Женщина посмотрела на часы.

— Нет, никуда я сейчас не пойду. Ни ты, ни я со вчерашнего дня не выходили на улицу. Ведь запрещено же выходить.

— Запрещено или не запрещено, а ты сходи к ней, там и переночуешь.

— Там? А почему?

— А утром вернешься домой… — Немного помолчав, он добавил: — К тому времени и я успокоюсь, да и курить столько не буду.

Жена уставилась на Шандора неподвижным, изучающим взглядом. Немного помолчав, она сначала покачала головой, а затем сказала:

— Никуда я не пойду. Бела до такого не дойдет. Не за что меня так наказывать господу…

— Думай, что хочешь, но только уходи! — Шандор сощурил глаза. «Ей незачем видеть, до какого состояния меня довел родной сын…» — подумал он, а вслух продолжал: — Оденься и уходи, только ради бога уйди из дома… Евреям, которые скрываются в доме, я тоже скажу, чтобы они уходили кто куда.

Жена Шандора энергично закачала головой, и одно это движение как бы прибавило ей сил.

— Никуда я не пойду, — повторила она. — Бела — глупый парень, болтает сам не знает что. Так ты хоть не теряй ума! Возомнил про него, что… — В этом месте женщина неожиданно замолчала, хотя с ее губ чуть было не сорвались страшные слова: «…он может стать убийцей собственного отца». — Да и меня с ума сводишь… Деться ему некуда… Сейчас нигде не повеселишься: театры и кино закрыты, а со вчерашнего дня рестораны и те не работают, да и кафе тоже. Разопьет со своими друзьями бутылочку вина, вернется домой и завалится спать. Если бы ты сам не начал приставать к нему со своими вопросами: куда, зачем и почему он уходит из дома, не было бы никакого скандала. Он ведь парень молодой и потому смотрит на мир совершенно другими глазами. Разве это так трудно понять? Ведь ты же его отец… а всегда ему мешаешь… — Она взяла в руки блюдо и начала его вытирать.

Шандор Бонда, еще больше сощурив глаза, смотрел на жену, не выпуская изо рта трубки. Столь быстрое изменение в поведении жены нисколько его не удивило. «Когда дело доходит до защиты родимого дитяти, она забывает даже о своей головной боли…»

На сей раз он не дал волю своему гневу, не выплеснул его наружу, даже не ударил ладонью по столу, а лишь подумал о жене: «Несчастная женщина…» Ему на самом деле было жаль ее, досадно, что жена не понимает его, не понимает того, ради чего он воюет с сыном. «Хотя чему удивляться, я и сам-то подчас далеко не все понимаю…» Брови Шандора удивленно поползли вверх. «И почему так случается, что человек начинает что-то соображать только тогда, когда это «что-то» уже произошло и уже ничего нельзя поделать?..» Точно так же постепенно и незаметно меняется порой и сам человек, становясь личностью, которая не похожа на других. Кажется, что и его желания, и его цели хорошие и добрые, хотя и они все равно чем-то отличаются от желаний и целей других людей.

Шандор невольно вспомнил прошлые домашние ссоры и свои советы сыну, которые жена иначе и не называла как придирками. «Все это, конечно, было… — мысленно согласился он, — а нужно было поговорить с ним по душам, честно и откровенно». Вместо этого он давал ему готовые советы и продолжал проповедовать вселенскую любовь. Своими нравоучениями он только изводил парня, а когда жене срочно требовалось купить пальто, они вместе пошли в магазин и купили Беле выходные лаковые туфли. И купили, можно сказать, только потому, чтобы, не дай бог, их сына не осмеяли друзья, у которых такие штиблеты уже имелись, а мать Белы так всю зиму и проходила в стареньком пальтишке, зябко кутаясь в накинутый на плечи шерстяной платок. Но что поделаешь, они так сильно любили сына…

Пока столь невеселые мысли назойливо лезли в голову Шандора, его жена уже гремела вилками и ложками, которые она по привычке всегда мыла последними.

«Мне и на самом доле следовало бы стать красным…» — Шандор горько усмехнулся и тут же вспомнил плакаты, которые он недавно видел на улице, когда их расклеивали. Огромные буквы на них были напечатаны такой красной краской, будто это была вовсе не краска, а человеческая кровь. «Не допустим больше 1919 года!» — гласила надпись на одном из плакатов, посреди которого были помещены три карикатуры. Под одной из них написано «Бела Кун», под другой — «Отто Корвин», а под третьей — «Тибор Самуэли».

Шандор Бонда сразу разгадал коварный замысел авторов плаката, которые старались представить большевизм и его идеи явлением, совершенно чуждым венграм, а тех, кто их распространяет, достойными немедленного уничтожения. Шандору вспомнилось наставление епископа, которое тот дал ему, лишая сана священника. Были в той речи и такие слова: «…Каждый из нас должен четко понимать, что революция — это противоестественное насилие, которое в корне противоречит исходящей от господа бога идее братства и любви к ближнему…» И как бы отвечая теперь мысленно на слова епископа, Шандор подумал: «Как я сожалею, святой отец, что в ту пору я очень многого не понимал…»

Бонда вздохнул и вспомнил, что тогда он сказал своему духовному пастырю совершенно другое: «Любовь, о которой вы говорите, святой отец, предполагает, что сильный делится со слабым тем, что имеет сам, и этим облегчает его страдания…» Эта фраза вывела епископа из себя, и он не проговорил, а почти прокричал: «С помощью своей красной демагогии вы хотите снискать любовь ближних?! Вы опаснее любого еретика! Вашими устами говорит сам сатана!..»

Прервав свои невеселые размышления, Шандор Бонда вдруг понял, что ему не следует терять попусту время. Он быстро встал и начал надевать пальто.

— Я сейчас вернусь! — бросил он жене.