Лариса Федорова - Не лги себе

— Побил Фатиму? Ты?!

— Довела — побил.

— Рашид, — поспешно вмешалась я, — в письмах она действительно не виновата.

— Вот как! А вчера другое говорили. Как это понимать?

— Для этого я вас и позвала. Чтобы сказать о своей ошибке.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— В конце концов мне наплевать кто. Лишь бы не жена. Надоели эти скандалы. Примите же меры!

— Писем больше не будет.

— Ну и слава богу, — сказал он иронически и опять посмотрел на Шахназ: — Теперь дело за тобой. Выйдешь замуж — и все успокоится.

— За агронома? — спросила она, побледнев.

И вдруг его прорвало. Не владея собой, он стал выкрикивать.

— Хорошо, пусть за агронома, если он так мил тебе! Пожалуйста! Но только оставь меня в покое. Почему я должен бросить детей и Фатиму? Да она по сравнению с тобой красавица! Да, да, красавица!

Он несколько раз повторил это слово с какой-то сладострастной жестокостью. Напрасно! Хватило бы и одного удара. Слезы буквально брызнули из глаз девушки. Они окропили ее светлое платье, и она, растерянная, униженная Рашидом передо мною, малознакомым человеком, даже не утирала их. Несколько минут она пристально смотрела в разгневанное лицо возлюбленного, как бы возвращая его к себе из другого мира. И он вернулся! Я видела, как обмякли его губы.

— Прости, я не хотел, — быстро заговорил он, не смея, однако, приблизиться к ней, сидящей на диване. — Сама знаешь, что дело не в красоте. Дети у нас… Если разведусь, она заберет их в горы. Люблю я их! И тебя — тоже. Вот, сказал, слышишь? При чужом человеке сказал…

Не в силах больше выносить этой сцены, я поспешно вышла. Коридор был пуст. Я стала прохаживаться по нему взад-вперед. Сердце мое колотилось так, как будто все это произошло между мной и Николаем. С той лишь разницей, что супруги Богдановы бездетны, и выбор его был бы облегчен. Ну, а насчет того, что жена его по сравнению со мною красавица, он сказал бы непременно. Даже и без сравнения красавица. И это ему льстит больше всех прочих ее достоинств (о которых, кстати, никто и не догадывается!).

И вдруг я заплакала. Из зависти к Шахназ, которую любят двое. Даже не из зависти, а просто потому, что она любима, а я — нет. Тут уж ничего не поделаешь, хоть криком кричи!

Я сунула руку в карман платья, чтобы извлечь платок и вдруг наткнулась на конверт. Как же он здесь очутился? Видно, еще в Москве положила, когда впервые знакомилась с заданием.

Машинально я извлекла его на свет, взглянула и чуть не подпрыгнула от радости. Адрес был написан зелеными чернилами! Да-да. Письмо — фиолетовыми, а конверт по странной оплошности — зелеными! Ну, голубушка, теперь все! Можешь шипеть под своим клетчатым шарфиком сколько угодно — жальце твое я вырву!

Я уже направилась вниз, к дежурной, как услышала скрип отворяемой двери. Это был Рашид.

— Вы уходите?

— Да.

Он был смущен и старался на меня не смотреть. Плечи его странно поникли, как будто он нес что-то тяжелое…

— Сегодня я уезжаю. Будьте счастливы, Рашид.

— Спасибо.

Скорее в номер, к Шахназ. Что, что произошло между ними? Счастье или несчастье унес на своих плечах Рашид?

Шахназ все так же сидела на диване. Сидела величественная, как царица. А на полу, далеко раскатившиеся друг от друга, розовые бусинки. Пустая нитка — в руках.

— Вы поссорились?

Она молча отрицательно качнула головой.

— Помирились?

И снова тот же отрицательный жест.

— Он вернется к тебе?

— Зачем? Разные мы. Не было бы у нас жизни.

— Но чего же ты добивалась?

— Знать хотела, любит или не любит.

Она прерывисто вздохнула и поднялась, чтобы подобрать свои бусинки. Я стала помогать ей.

— Не надо, — сказала Шахназ, выпрямившись. — Я редко надевала их.

С минуту она держала на ладони собранную горстку, потом равнодушно положила ее в пепельницу, где еще дымилась папироска Рашида.

— Ну, я пошла. До свидания.

Я проводила ее до самой улицы, а потом зашла к дежурной и сказала ей все то, что полагается говорить в таких случаях. Попадание было точным.

Шахназ не выходила у меня из головы всю дорогу. Стучали колеса, мелькали большие и малые станции, приближая меня к Москве, а я все еще была там, в маленьком древнем городке, где вместо окраин раскинулись поля хлопка. Шахназ, конечно, — сеет. Это хорошо, когда рядом весна. Наргис тоже рядом. И агроном, которого я так и не увидела. Но раз он похож на космонавта, то все в порядке.

Так хотелось думать. Но это вовсе ничего не значило. Не подходила Шахназ ни под какие стандарты. Кому-то был нужен любимый, грубо говоря, со всеми потрохами, а ей достаточно одного сознания, что она любима. А что, если жизнь уже выдала ей все свои подарки? Что, если потом ее ждет лишь обыденность?!

Не верю. Потому что нет ничего щедрее жизни.

1965

Наш век удивляют космические скорости. Но поезда, как и двадцать пять лет назад, бегут по стальным рельсам, не слишком торопясь. На пути множество станций и городов. Теперь, кто торопится, пользуется небом.

Катя Уржумова ехала в Крым не торопясь. Да и не принято было тогда девчонкам летать на дорогих самолетах. Даже на плацкартный билет с трудом нашлись у нее деньги. Путь-то из Сибири до Крыма дальний, многосуточный.

Катя лежала на верхней полке, облокотись на зеленый сундучишко, и смотрела в окно, за которым менялись пейзажи. Родной Успенск остался за Уральскими горами.

На больших станциях она гуляла по перрону с железной коробкой в руках, где позвякивала мелочь. Впервые в жизни ела она мороженое, обжигавшее пальцы, и городские булки с кремом. А мелочь в коробке для того, чтобы без сдачи расплачиваться за вареные яйца, горячую картошку и топленое молоко в бутылках. Так научил ее бывалый успенский путешественник старик Головин, дважды за свою жизнь ездивший к брату в Омск.

Чем ближе к Севастополю, тем легче становилась коробка из-под монпасье. На последнюю мелочь в Бахчисарае Катя купила у бойкого татарчонка красные полевые маки. Подумать только, растут они в степи никем не сеянные!

В дороге Катя не переставала удивляться. Восемнадцать лет прожила без удивления, а тут удивлялась каждый час! Удивлялась тоннелям за Свердловском, кунгурским кручам, широкой Волге, мосту через нее. Особое удивление вызвала Москва.

Сдав свою поклажу в камеру хранения, Катя отважилась посмотреть столицу. И даже рискнула проехать на трамвае две остановки вперед да две назад. Потом, осмелев, прокатилась на автобусе до какой-то площади. Вот так девчонкой лет пяти рискнула она однажды уцепиться за проезжавшие сани, с привязанным к ним коробом, и незнакомый мужик, не подозревая о пассажире, провез ее до самого кладбища. Тут она со страха заревела, была обнаружена, наругана и на тех же санях возвращена обратно к родному дому.