Лариса Федорова - Не лги себе

Он сразу осекся. Но гнев еще ворочался в нем.

— Хорошо. Я вам обещаю. Писем больше не будет.

А Шахназ? И все-то она у него на задворках. Сыновья заслонили. Но сыновья вырастут и уйдут, а ты останешься с Фатимой. С женщиной, которая уже сейчас раздражает тебя безмерно. Конечно, я не сказала ему об этом. Такое говорится только другу.

— Что будете делать с письмом? — спросил он после паузы.

— Отвезу в редакцию. Объясню.

— Да-да, скажите там… Я приму меры. А если будете разговаривать с Шахназ, то намекните ей, чтобы она пореже ходила в магазин. Если что надо, пусть сестру попросит. В прошлый раз сами видели, что получается…

Все. Как говорится, отрезал. Шахназ еще не знает, а мне уже больно.

— Хорошо, я скажу ей об этом.

— Может, проводить вас? Вечер уже.

— Не надо. Я побуду здесь.

— Извините, я тут погорячился…

— Ничего. Бывает.

Я села на днище старой лодки и долго смотрела на разлохмаченный Каспий. Он разыгрался балла на четыре.

Утром в гостиницу позвонила Наргис и сказала, что сестра придет ко мне в пять. Раньше она не сможет — сев.

— Ты тоже вчера сеяла?

— Да. Немного. Побегу сейчас. Председатель что-то обещал.

— Ну, удачи тебе!

— Только, пожалуйста… как мы договорились. Хорошо? Она сама придет.

— Да-да, Наргис, я помню.

Начинался третий и, кажется, последний день моей командировки. А Шахназ, главная виновница моей поездки, все еще за кулисами. Опытный журналист вел бы себя иначе, это ясно. Он бы начал с нее. Четверо других, приезжавших до меня, наверное, так и начинали. Это дает мне право быть не похожей на них. И нечего мне переживать. То, что требовалось «по заданию редакции», я выполнила. Аноним — Фатима. И, как говорят школьники, больше она не будет.

Ничто нас так не успокаивает, как сознание выполненного долга. Вот и у меня в тот день было легкомысленно-бархатное настроение. Все идет, как надо, конфликт, несомненно, ликвидируется. И если разобраться, как мало требуется, чтобы Шахназ не ходила в магазин, а Фатима не писала анонимных писем. Тогда никому не нужно тратиться на командировки.

До пяти вечера было еще далеко. Я спустилась в вестибюль и от нечего делать познакомилась с артистами. Поблагодарила их за песенку о черном коте, которую они распевали в два часа ночи. «У нас, видите ли, именины праздновались, — смущенно сказал их импресарио. — Жаль, что поздно познакомились, мы бы и вас пригласили».

Все они мне понравились. Дружные такие, веселые. А Семен для них, как родной отец, хотя все они над ним слегка подтрунивают. Я потихоньку шепнула актрисочкам, чтобы они заштопали ему носки. Тем более что ему часто приходится вставать на цыпочки перед дежурными гостиниц…

— Правда? — удивленно засмеялись актрисы. — А мы и не замечали. Ладно, берем над ним шефство!

Актеры занимали меня не долго, они торопились на репетицию. И вновь мы в вестибюле вдвоем с дежурной. Сидит в своем окошечке, как зябкая птичка, кутается в шарф из клетчатого пледа.

— Здравствуйте. Сегодня у вас спокойно, приезжих нет.

— Были. Разместила.

Она близоруко щурилась на меня. Я облегчила ей задачу тем, что попросила разрешения войти в ее каморку, хотя там порядком сквозило. Села поближе к свету — пусть рассматривает на здоровье!

— Милый у вас городок. Тихий, красивый. И поля рядом.

— С тоски подохнуть можно! — отозвалась дежурная. — Спасибо хоть артисты иногда приезжают.

— И агрономы! — подсказала я, вспомнив нашу первую с ней беседу. — Прижился он тут у вас.

Клетчатый шарфик порозовел.

— Ему здесь неплохо. Когда-то еще колхоз квартиру выстроит. Что же ему по чужим людям мыкаться? Он человек сосредоточенный, много читает… Вот эту книжку, — она порылась на столе под завалью всяких бумаг, — «Этюды оптимизма» называется… Он дал.

— Интересная?

— М-мм… Ничего. Я еще не всю прочитала. Отрывают приезжие…

Напрасно она опасалась, что я стану расспрашивать о содержании. Хотя «Этюды оптимизма» не мешало бы почитать и мне.

— Значит, серьезный человек?

— Очень! Симпатичный такой. На космонавта похож.

Космонавты в этом городке пользовались явным успехом.

— Ага. Надо присмотреться.

— Опоздали. Второй день с поля не уходит. Он у Шахназ Мамедовой в бригаде… — девушка сделала над собой усилие, но желание высказать наболевшее было превыше иных соображений. — Вот интересно получается. Приехал молодой специалист с намерением помочь самой отстающей бригаде. Вы, конечно, знаете про Гаганову? Вот и он тоже. А что получилось? Подробностей я не знаю, но он оказался в бригаде Мамедовой. То есть в самой передовой! Как это понимать?

Тоном этакого балагура, который раздражал меня в других, я сказала:

— Мамедова ему понравилась.

Девушка изменилась в лице. Сразу как-то выщерились ее мелкие зубки. Она поежилась под своим клетчатым шарфиком.

— Не знаю. Едва ли. Ведь она некрасивая. Правда, когда присмотришься…

— Вот он и присмотрелся.

Меня одарили самым неприязненным взглядом.

— Присмотреться, конечно, не мешает. Узнает, что она любит женатого, отца двоих детей…

— Как?!

— А что «как»? Вот так. Думаете, Героиня, золото на груди, — значит, все в порядке. Надо еще честное сердце иметь!

Она! Я чуть не выхватила из сумки то самое письмо, которое вчера почти в темноте читал Рашид. Но ведь это письмо было не единственным. Неужели все пять писем сотворены одной рукой? Тогда почему молчит Фатима? Да откуда я знаю, что она молчит. Ведь колебался вчера и Рашид. «Почему вы решили, что это она. Здесь нет подписи». Что же теперь делать? Поехать вслед за Фатимой в горы? Или достать из сумки письмо и схватить клетчатый шарфик за руку?

А шарфик уже философствует:

— На Востоке свои законы, незачем было отменять их. Думаете, Шахназ не согласилась бы стать второй женой? И разводов было бы меньше…

— Как вы можете…

— Потому что знаю Восток! Всем было бы хорошо: и Фатиме, и Шахназ, и Рашиду. Никакой трагедии нету, главное — чтобы у детей был отец.

— Не думаю, чтобы Шахназ…

— А вы спросите ее. Спросите, спросите! Ведь она придет к вам? Я слышала ваш разговор, когда проходила по коридору.

Наргис клевещет на Фатиму, говоря, что она змея. Если кто и змея, так вот эта! И все-таки самых обыкновенных доказательств у меня еще нет.

Я вернулась в свой номер, упала в подушку лицом и лежала так долго-долго. Образ Шахназ, который я успела создать для себя, теперь качался в моем сознании, как портрет на стене разрушенного дома. Как уживается эта беспринципная любовь с таким мужественным, прославленным человеком, как Шахназ. Не представляю, как бы они с Фатимой стали делить Рашида. А между тем мысль моя уже воровато проникла в дом Николая Богданова. Тоже ведь в какой-то степени треугольник, хотя две из его сторон и не подозревают об этом… Но ведь пофантазировать-то можно. Так вот — я тоже одна из жен. Скажем, вторая. А та — с чеканным профилем — первая. Как бы это у нас получилось, а? Проанализировать ночь у меня недостало сил. Утром. Во время завтрака. Черт с ним, что было ночью, я не видела. А утром все трое мы завтракаем. Николай, в синей рубашке, выглаженной мной (он всегда носит синие рубашки — к глазам), пьет кофе, приготовленный первым номером. Тут я бы, пожалуй, не угодила, знаю, что существуют какие-то тонкости заварки. А она, первый номер, наверно, умеет. Ну, а я просто присутствую за столом. И даже без шапки-невидимки, хотя мне ужасно стыдно. Первый номер держит себя победоносно и раздражающе фамильярно. Не терплю, когда женщины не застегивают своего халата. Была бы плохая фигура, небось застегнулась бы. «Дорогой, ты выспался? — спрашивает она каким-то кошачьим голоском. — Я спала как убитая».