Лариса Федорова - Не лги себе

— В Крым?

— Да. В Севастополь. Живу у тетки. Работаю тут.

— А мы с Витей у рыболовов обосновались. На том берегу бухты.

— Я искала вас. Только спрашивать боялась. Вдруг, думаю, секреты какие. Приду к морю, посмотрю на суда — и обратно. Вон то судно не ваше?

— Наше, — засмеялся Антон Петрович. — А как вы догадались?

— Да не плывет никуда. Значит, на дне чего-то ищите. Правильно?

— Правильно, Катя. Витя, ты знаешь, откуда эта девушка? Помнишь Успенск?

Мальчик угрюмо взглянул на Катю. Ну и что? Вот если бы няня Пелагея встретилась!

— Пойдем! — потянул он отца за рукав. — Мы же купаться шли.

— Ну теперь и Катя с нами. Как же это хорошо, что мы встретились. Вы не удивляйтесь, но я часто вспоминал вас. И даже досадно, что по-настоящему увидел вас один раз, тогда в самочерпке, когда зашел прощаться… Вы помните это, Катя?

Помнит ли она? Катя шла рядом с ним по узкой тропинке, глядя в белокурый стриженый затылок мальчика.

— Так вы помните? — спросил он настойчиво.

Он тронул ее за руку, и она остановилась:

— Как же это забыть? Первое время я все плакала…

— Плакали? — удивился он. — Почему плакали?

Катя отвернулась, чтобы не отвечать. Руки то расплетали, то вновь заплетали черную косу. Потом, преодолев смущение, тихо сказала:

— Не надо об этом спрашивать. Встретились — и хорошо.

Удивленный, он некоторое время шагал молча, и Катя жадно, хотя и украдкой, рассматривала Антона Петровича. Она не видела его полтора года! Нет, он не изменился. Только загорел. И еще — в Успенске он никогда не носил синей рубашки. А синее к бронзовым волосам — очень красиво. Постой, Катя, что же ты рассматриваешь его, как своего собственного? За полтора года нельзя состариться, но жениться-то можно! Эта простая мысль настолько поразила ее, что Катя, не умея скрывать своих чувств, опять остановилась.

— Что с вами? Вы что-нибудь забыли? Или, наоборот, вспомнили?

— Нет, я ничего… Только вот о мальчике подумала. Вы в море, а он с кем же?

— Женщина за ним смотрит. Тут одна из поселка.

У Кати защемило сердце и, казалось, дыхание остановилось.

А он закончил фразу:

— Никаких изменений в нашей судьбе не произошло…

О, как легко стало на сердце! Обычно сдержанная, Катя готова была сейчас петь, смеяться, козой прыгать вот по этому крутому спуску.

— Ну и жарко в этом Крыму! А у вас в поселке и того жарче. Как на сковородке живете. Никак я к этому климату не привыкну. И море зачем-то соленое.

Замедлив шаг, Витя обернулся, серьезно посмотрел на странную девушку. Неужели папе интересно с такой дурочкой? Словно поняв его жест, отец снисходительно объяснил:

— А вот Витя у нас моряком хочет стать. По вечерам у глобуса мы с ним совершаем всякие морские путешествия. Вчера, например, попали в бурю на Индийском океане. Витя был капитаном, я — пассажиром. Ну, ничего, спаслись. Капитан дал приказ ложиться судну в дрейф. Иначе хлебнули бы мы этой соленой водички! Он ведь вырос за это время, правда?

И зачем он спрашивает, разве ей не все равно? А мальчик все смотрит, смотрит на нее…

Острой болезненной памятью рано осиротевшего ребенка Витя вдруг вспомнил свою мать. С тех пор как она умерла, прошло три года. Жили они тогда в Ленинграде на Моховой улице. Дом был серый, высокий, с каменными лестницами, очень гулкими, если на них засмеяться… И тесный, высокой коробкой двор тоже был гулким. Они жили на втором этаже, и когда мама пела, песни ее долетали до самого пятого этажа. Все соседи слушали ее голос. Папа говорил, что благодаря устройству двора соседям можно не ходить на мамины концерты. Витя с этим не соглашался. Как же тогда они увидят, какой красивой бывает мама в черном бархатном платье, с розовым жемчугом на открытой шее и лакированных туфлях?

Крутая тропинка привела их к небольшому пляжу. Витя, не обращая внимания на взрослых, разделся и бросился в воду. До чего же он худенький! Видно, плохо смотрит за ним та женщина.

— Папа, а ты?

— Будете купаться, Катя?

Раздеться при нем, да как же можно? Она выразила это столь красноречиво, что Антон Петрович и сам отказался от своего намерения.

— Что же, тогда посидим на песке. Рассказывайте мне об Успенске. ТЭЦ уже выстроили?

Катя вынуждена была признаться, что ничего об этом не знает, вот поедет скоро в отпуск повидаться с родными, тогда все и расскажет.

— Может, и мне вместе с вами? Страшно любопытно. Я люблю бывать в тех местах, где что-то начал. Сибиряки народ хороший, отзывчивый. Помните, как возили лес на шпалы?

— Вы тоже запомнили этот день? — удивилась Катя…

— В каком смысле? — быстро спросил Антон Петрович и проницательно посмотрел ей в лицо. Катя вспыхнула. Может, взять да и сказать ему всю правду разом? Ну хотя бы о том, что она подстерегала его вечерами на плотине.

— Антон Петрович, хотите, я расскажу вам одну тайну. Об одной успенской девушке.

— Если это чужая тайна, то зачем же ее рассказывать? Это, наверно, нехорошо? — глаза его добродушно смеялись.

Катя обиженно отвернулась. Чего же тут насмешничать, вроде бы подчеркивать, что он взрослый, а она совсем девчонка?

— Вы обиделись? Ну, простите. Рассказывайте вашу тайну, я не болтлив.

— Не буду я…

— Ну вот, и опять вы похожи на Зосю!

— Что? — вся замирая, спросила Катя. — Как вы сказали? Я похожа на вашу Зосю?

— Чем больше я смотрю на вас, тем больше в этом убеждаюсь. Она всю жизнь была ребенком.

Что угодно, но не ждала она этих слов. Выходит, врала Пелагея, разрисовывая портрет Зоси. Если б было так, как говорит Антон Петрович, то Пелагея выразилась бы так: «Да вот, чтобы лишних слов не тратить, на Катьку Уржумову она похожа!»

Кто же из них двоих говорит неправду?

— Так что за тайна, Катя?

— Девчонка одна успенская, наша работница, очень любила вас. Вы-то, конечно, не знали об этом. Она даже лучшей подруге в том не призналась. Вот я и думаю: как же это можно не знать, если тебя другой человек так любит?

— А что, если я знал? — тихо спросил Антон Петрович. — Что, если я догадался об этом в самую последнюю минуту? Катя, милая девочка, к чему эта таинственность? Да я понял тогда, что вы меня любите. Но что я мог сделать? Посмотрите на мои виски — они же седые. Какое право имею я на вашу молодость?

— Лучше бы мне не говорить, — в отчаянии прошептала Катя, — только себя опозорила…

— Нет, нет, — горячо запротестовал он, беря ее за руки. — Теперь я знаю, какая вы, Катя. Вам трудно будет жить на свете. Вы очень искренняя и щедрая. Ваше сердце не терпит скрытности, всех этих мещанских правил, придуманных ненужными людьми. Вы сказали мне о своих чувствах первая, и я благодарю вас за это.

Он привлек Катю к себе и крепко обнял.

— Не надо, Антон Петрович. Вон Витя смотрит…