Джим Кокорис - Богатая жизнь

Я стоял, ошеломленный, потом обернулся, ища глазами маму. Она стояла в дверях и смотрела на меня. Вместо того чтобы дирижировать приветственными криками и поздравительным пением, она лишь стояла и улыбалась, улыбалась так, как никогда прежде, как будто старалась запомнить меня. Она вытянула перед собой руки, как-то нерешительно, что было необычно для нее, немного нервно и с надеждой. Она очень хотела устроить мне праздник. И только когда она вошла с яркого дневного света в помещение, я увидел слезы в ее глазах. Это был первый и единственный раз, когда я увидел маму плачущей.

Из-за шума и музыки я тогда не слышал, что она говорила, но поверх голов и всего этого сумбура видел, как шевелятся ее губы. Она попыталась сказать мне что-то, но я не слышал ее слов. Она снова попыталась, но меня смяла и понесла толпа. Последний образ мамы, который запечатлела моя память, — образ ее, стоящей в дверях, с конским хвостом из волос, смахивающей пальцем слезы. Через несколько дней после этого она села в машину, поехала в другой штат и ушла из моей жизни навсегда.

Я лежал в кровати, пытаясь во всех подробностях вспомнить тот праздник, пытаясь представить, что она могла мне тогда говорить, было ли в тех ее словах что-то, кроме поздравления с днем рождения. В это время дверь ко мне в комнату открылась.

— Тедди, — услышал я голос Силвэниеса, — ты еще спишь?

Я сел на кровати, и мамин образ исчез. В дверях стоял Силвэниес, на шее у него был свободно повязан новый красный шарф. Он широко открыл дверь и слегка поклонился:

— Завтрак готов.

Спустившись на кухню, я увидел, что Силвэниес накрыл стол на одного. Было позднее утро, и Томми с Морисом ушли в школу. После нашего разговора накануне папа сказал, что я могу не ходить в школу и посидеть дома.

— Думаю, тебе будет над чем подумать, — сказал он, укладывая меня. — Не вставай, пока не выспишься.

Я попытался не спать и обдумать все, что услышал, но заснул, пока папа еще сидел на краю моей кровати.

— Папе и дяде пришлось поехать в город, — сказал Силвэниес. — Тетя ушла за покупками. Поэтому мы остались одни. Мне пришлось убеждать твою тетю, что с тобой все будет в порядке, она никак не хотела оставлять тебя. — Он сделал паузу, его змеиные глазки несколько секунд посновали по мне. Потом он сказал: — Следуя ее указаниям, я взял на себя смелость заварить тебе хлопья. С фруктами. Со свежеочищенными бананами. Так, а куда я это положил? — Он медленно поднялся и пошел к рабочему столу. Садясь, я инстинктивно бросил взгляд на его чудовищные ботинки. В это утро они выглядели особенно огромными, и я даже подумал, не выросли ли они, возможно, питаясь чем-то, о чем я даже не подозревал.

Силвэниес обнаружил тарелку с хлопьями на верху микроволновки.

— А, вот она. Как она там очутилась?

Неся тарелку и кувшин с молоком, он вернулся к столу.

— Ты что-то вчера засиделся, — сказал он.

Я налил себе молока и принялся есть хлопья, давя их с таким хрустом, который, как я надеялся, пресечет попытки Силвэниеса продолжить разговор. Нарезанные им бананы были коричневыми и мягкими, поэтому я сдвинул их на край тарелки и стал есть вокруг них.

— Обычно я ничего не слышу и не вижу из своего логова в цокольном этаже, но вчера, по несчастью, услышал это горестное повествование. — Он перегнулся через стол. — Могу представить, что ты переживаешь. Понимаю, как ты расстроен.

Продолжая есть, я пожал плечами. Мне не хотелось говорить о Бобби Ли. Мне не хотелось даже думать о нем.

— Можно мне апельсинового сока?

— Ах, сока, конечно. — Он вздохнул, встал и пошел к холодильнику. — Сок очень полезен детям. Он придает им сил и, и… ну и все такое.

Он вернулся к столу и, дав мне стакан, смотрел, как я пью. Когда я закончил, он наклонил голову и произнес:

— Без сомнения, он очень освежает, — и опять сел.

Я еще поел хлопьев, теперь уже глотая их неразжеванными и стараясь не смотреть ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты знал: все будет хорошо, — сказал он через некоторое время. — Все будет просто замечательно.

В кухню вошел Ставрос, остановился и посмотрел на Силвэниеса, потом проскользнул в столовую и скрылся из поля зрения.

— Все это обернется тебе на пользу, — продолжал Силвэниес. — Вот увидишь. У этого ужасного человека ничего не выйдет. Никогда. Твои папа с дядей — это грозная сила. Он никогда тебя отсюда не заберет.

Я перестал есть и взглянул на хлопья, плававшие в тарелке. Мысль о том, что Бобби Ли может увезти меня из Уилтона, мне в голову не приходила.

— Куда он может меня забрать?

— Точно не знаю, наверное, в свои горы. Куда-нибудь на юг. По-моему, горы там. Но у него ничего не выйдет. Твой дядя вчера уверил меня в этом. Вчера мы долго сидели и обсуждали этот вопрос. — Он зевнул и потянулся, подняв вверх тощие руки. — Да, очень долго. Обсуждали, как тебя защитить.

Я попытался поесть еще, но хлопья намокли и размякли, а молоко стало теплым. Я чувствовал на себе взгляд Силвэниеса и понимал, что ему хочется поговорить о Бобби Ли, но мне этого совсем не хотелось. Я бы предпочел вообще никогда о нем не говорить.

— Вы когда-нибудь пили кровь? — спросил я. — Когда снимались?

Мой вопрос удивил его, но он ответил, улыбаясь:

— Нет, конечно же, нет. Кажется, они используют кетчуп или какой-то пищевой краситель.

— Вы когда-нибудь что-то играли, кроме ролей вампиров в кино?

Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

— Изредка я исполнял и другие роли с мрачной окраской. Как-то сыграл роль профессора или доктора, или еще кого-то в этом роде. Доктора Грея Вейтема. Если мне память не изменяет, я был обезглавлен разъяренной толпой. — Он смущенно помедлил. — Или меня съел огромный краб? Но, так или иначе, меня настиг самый прискорбный конец, который я, без всякого сомнения, заслужил. — Он скрестил ноги, и теперь его чудовищный ботинок покачивался совсем рядом с моими спортивными туфлями, которые по сравнению с ним казались совсем крохотными. — Думаю, я был бы рад, если бы роли у меня были побольше. Последний фильм, о вампирах, тот, что так и не вышел на экраны, совсем другой. У него отличная литературная основа. У меня там есть несколько очень глубоких замечаний. В конце я произношу великолепный монолог, на самом деле замечательный, монолог о любви и о людях, о родственных связях и о развитии человека. Фрэнку, конечно, эта сцена не понравилась, он-то хотел, чтобы меня сожгли заживо, но я по-настоящему плакал, когда читал все это вслух в первый раз, правда, плакал. Очень обидно, что никто этот фильм не увидит.

— Быть актером трудно?

Силвэниес прикрыл глаза и кивнул головой. Мой вопрос предполагал пространный ответ, и он боролся с искушением.

— Да. Эта профессия требует огромного напряжения всех сил.