Михаил Воронецкий - Новолунье

Мать взяла отчима за руку, сказала:

— Брось, это я виновата. Я Миньке сказала, что ты дом хочешь продать. Вот он и надумал, чтобы я не уехала.

— Ах вон оно што, — нехорошо улыбаясь, сказал отчим, — ну так, как говорится, оставайся лавка с товаром.

Отчима схватил за плечи Филя Гапончик:

— Постой, постой, паря... Пока задаток не вернешь, живого не отпущу.

Отчим выхватил из кармана тот самый кинжал, что нашел я на острове. Мужики, загородившие было проход, увидев кинжал, кинулись врассыпную. Отчим, выскочив из ограды, побежал по деревне. Вслед ему никто не тронулся. Знали, что бежать некуда: справа — Енисей, слева — степь. Далеко ли в степи убежишь. Но обычная беспечность и на этот раз сыграла с мужиками злую шутку: все вскоре увидели, как отчим, сильно гребя, выплывал уже из протоки в Енисей. Молча наблюдали, как, выйдя на матеру, он повернул лодку по течению и бросил весла. Но перед тем как скрыться за островом, он поднялся в лодке во весь рост и погрозил кулаком.

Отчим вскоре прислал письмо, мать собралась и уехала к нему.

Много событий произошло у нас в деревне в тот год,..

После отъезда матери к отчиму на прииск я заколотил досками двери и окна своей избушки и снова перебрался к деду. Я бы, конечно, смог прожить и один, но к тому времени умерла моя бабушка Софья, и столетний дед, оставшись без старухи, сильно тосковал. Стали мы с ним жить вдвоем. Стирала на нас и готовила нам еду тетя Физа, вдова погибшего на лесозаготовках дяди Павла.

Отец, узнав, что мать оставила меня в Чибурдаихе, неожиданно появился из тайги, женился на тетке Степаниде и, таким образом сдав ей на руки меня с дедом, на пятый день снова укатил в свой леспромхоз.

Увез куда-то под Абакан Тебеньчиху молодой плотогон. С ними уехал Колька.

И еще — сменили председателя колхоза

Новый, из области присланный председатель Антон Дмитриевич Троилин некоторых чабанов перевел на общие работы.

— Подумаешь, работа — выгнал отару в степь и сиди

себе поглядывай по сторонам.

Чабаны поворчали промеж себя, а в глаза новому председателю ничего не сказали: человек городской, нервный еще так разнервничается, что и помереть может.

А председатель пошел дальше. На заседании правления заявил, что колхоз будет специализироваться на молоке, а десять тысяч овец ликвидируются.

— Увалы распашем, — говорил он веско, — засеем. Какой урожай будет! Стране нужен хлеб! Россия от века хлебом славилась. .

Младшие чабаны были «сокращены», и я остался без работы. Разозлившись, решил больше в колхозе не работать, а всерьез и навсегда заняться рыбалкой. Пристрастился к книгам.

Утром, осмотрев корчажки, шел под навес и читал, читал, пока кто-нибудь не вспоминал обо мне.

— Ми-и-нька! — кричала из сеней тетка Анна, приплывшая навестить нас с другого берега Енисея.

Я отрывался от книги и прислушивался: пока, кажется, не сердита. Опять принимался читать.

Ми-инька!

Тетка начинала сердиться. Я не спеша загибал недочитанную страницу и, морщась, оглядывал знойный пустынный двор. Но все еще сидел под навесом. Из погреба тянуло холодком. Идти по жаре через двор неохота.

— Ми-ихаил батькович! Вы слышите?

В голосе тетки Анны издевка, а это значит, что она разозлилась. Я выхожу из-под навеса.

— Ты что, оглох, что ли? — Тетка Анна вышла на крыльцо с корзиной. — Тебе сколько кричать надо?

Я молча стоял у крыльца.

Тетка Анна знала, что я никогда не откликался, кто бы меня ни звал. Приду и жду, что скажут. Все давно к этому привыкли. И лишь она никак не может смириться.

— Тебе что, тяжело откликнуться? Язык у тебя отсохнет?

Я молчу.

Тетка Анна машет рукой, тяжело спускается с крыльца.Счастливая мать твоя... бросила тебя. А то бы хлебнула горя с тобой. Через край хлебнула бы...

Я знаю, что это говорится между прочим, чтобы лишний раз напомнить мне, что я должен уважать родственников, которые меня любят, заботятся обо мне. Тетка Анна плавает сюда каждый день через Енисей. Она построилась на том берегу, вышла замуж. Но муж ее зимой оступился в прорубь, простудился, сильно болел и недавно умер... Конечно, жить куда лучше было, когда она плавала редко и я целый день был предоставлен самому себе. Но что сделаешь, раз она меня любит.

Тетка никогда не упускает случая показать, как она меня любит. Правда, только на людях. Меня даже мальчишки дразнили «теткиным любимчиком». Все это так надоело мне, что я готов был возненавидеть тетку.

— Тетка Анна была сегодня? — спросила как-то Нюрка, дочь тетки Симки.

— Разве она вытерпит, чтобы не приплыть.

Нюрка рот разинула, словно задохнулась, потом у нее захлюпало в носу, и она долго не знала, что сказать...

— Какой ты противный, — наконец выговорила Нюрка, —тетка Анна тебя вон как любит, а ты ее ненавидишь.

— Любит. Пусть ее волк кедренский так любит. Вчерась так уши накрутила, что я чуть не заплакал.

— Заработал. Зачем на Викторку Анцупова кричал из-за забора: «Анцуп, ты овечек воровал, тебе ногу оторвали»? Заработал.

— Ничего не заработал. Они сами разговаривали об этом, я слышал.

— А ты не подслушивай, когда взрослые говорят. Они всегда врут, а ты все взаправду принимаешь, дурачок.

— Пусть не врут, а правду говорят.

— На то они и взрослые, что могут говорить все, что захочется. Не слушай.

— А я и не слушал. Я читал, а они разговаривали. Ведь не будешь уши затыкать, когда другие говорят.

Упрямство мое начинало раздражать Нюрку. У нее в носу хлюпало все громче, а когда переставало хлюпать, она кидала на меня искоса злой взгляд и говорила быстро, со свистом:

— А ты не воображай много о себе. Правильно тебя тетка Анна волтузит. А знаешь, почему ты так много воображаешь?

— Почему?

— Потому, что мать тебя бросила и отец сбежал. Все, кто у чужих, о себе много воображают. Такие зазнайки. Им и плюху дать нельзя, и за уши не дерни... И все, что делают взрослые, им не нравится. А меня мать то и дело шлепает чем попало. Да я не обижаюсь.

Я и сам часто задумывался: как ко мне относится тетка Анна. Все кругом твердили, будто она во мне души не чает. А я иногда думал, что она меня все-таки не любит. Я даже догадывался, почему, она меня не любит: в чужую «родову» пошел. А еще мне казалось, что она не любит меня за то же, за что не любит Нюрка. Много о себе воображаю. Пальцем тронуть нельзя. Когда тетка пыталась меня наказать, я не убегал, не увертывался и даже не плакал. Я просто стоял и смотрел ей в глаза. Этого-то и не переносила тетка. Поднятая для удара рука повисала в воздухе.

— У-у! Чертенок! Так и сверлишь душу отцовскими глазами...

В конце концов я делал вывод, что меня не любят именно за глаза. Таких серых глаз, как у меня, нет ни у кого из материной родни.