Михаил Воронецкий - Новолунье

— Хочешь по правилам? — спросил он, держа меня за грудки.

— Давай.

Мы взяли друг друга за штанины, согнули спины и стали топтаться перед воротами, стараясь оторвать противника от земли. Но вот я вытолкал конопатого на бугорок, подогнул ноги, упал на спину и коленками кинул его через голову. И с удовольствием услышал, как мальчишка спиной и пятками шлепнулся о землю...

— Сказано, ночная кукушка перекукует дневную, рассказывала бабушка Дарья, — тут уж, Нюрча, ничего не сделаешь. Так и у нас вышло. Валька с Урала родом. Поедем да поедем. Сбила Гошку с толку.

— А сюда-то она как попала?

— Завербовалась. Работала в деревне Казанцевой на строительстве. А наши шоферы там осенью хлеб в Заготзерно возили. Встретил ее и втрескался. Какая девка тут у него была в соседях, милиционерова дочка. Нет, привез эту…

— Судьба...

— Да ты что, Нюрча! Какая судьба. Глупость. Ты не смотри, что он чертило здоровый. По бабьему делу — теленок. А она, я слухом пользовалась, девка стреляная была, не однажды... Вот и оплела.

— Пусть на себя пеняет.

— Да ему черта ли. Он доволен, как ребенок. Крутит она им, вертит как хочет. Вот и там то же было. Продала я дом. Они меня к себе выписали. Деньги на три части разделила: ей, ему и себе. Она шубку да платьев накупила. Ведь у ней, кроме спецовки да старой юбчонки, ничего не было. А тут сразу оделась в меха — что твоя иркутская губернаторша. Он — баян и пальто — тоже… А квартирка тесная. Он чуть свет — в рейс. Она потом встает, попьет чаю и — тоже на стройку. А я сижу, как чужая. Боюсь кусок взять. Он вечером приедет, если навеселе, вспомнит: иди, мама, поешь да выпей. Ну, заболела я. Доктора: не климат. Уезжать надо. А перед тем я деньги свои Гошке отдала. Давай, говорит, строиться буду. Пошел в столовую, выпил — их у него вытащили. Так вот и вернулись.

Воспомнил я этот подслушанный днем разговор и не поверил бабушке. «Нет, — думал я, — Валька хорошая. Вон какую плюху дала мальчишке, когда увидела, что они вдвоем на меня лезут. И подружиться со мной заставила».

В дверь толкнулись. Я услышал, как сразу же встала Валька и пошла в сени. Потом она пошепталась с вошедшим и открыла дверь в горницу.

— Старухи, вставайте, — весело сказала она, — Гошка приехал, поллитру привез.

Тетка Анна и бабушка Дарья, притворно ворча, быстро оделись, хотели будить Степаниду, спавшую с самого вечера сном праведницы, но передумали. Я притворился спящим. Слушал, как бабушка Дарья шептала тетке Анне:

— Ты, Нюрча, все не пей. Оставляй мне. Я буду под столом в стакан сливать. Мне — для втирания. Гошка, черт, жалеет для втирания — не дает. А у меня ломота — спасу нет...

Утром я пошел Степаниду провожать. Ее пробовали было оставить, но она никак:

— Я и так два дня проездила.

Всю дорогу до шоссе Степанида держала меня за руку, наказывала, как себя вести в гостях, — всех слушаться, в тайгу не ходить.

И, садясь в грузовик, тихо заплакала. Я отвернулся, чтобы и самому не заплакать.

— Я хочу домой, — сказал я.

— Нельзя, тетка Анна осерчает.

— Ну и черт с ней.

— Что ты, миленький! Как сильно соскучишься, напиши — я приеду за тобой.

В Казанцевой, ожидая попутки, Степанида задумалась и не сразу поняла, что кто-то взял ее за руку. Встрепенулась:

— Минька! Ты как здесь?

— Проше простого. Шел грузовик из Кызыла, я поднял руку — он остановился. Залез в кабину и приехал.

— Придется теперь обратно ехать, а то хватятся, шуму

наделают...

— Не хватятся. Я Ларьку попросил сбегать и все рассказать.

— Какого Ларьку?

— Друг мой. Мы вчера с ним подрались за воротами... Ну, а потом подружились.

— Вот умник ты какой, — погладила меня по щеке Степанида, — все уладил как следует. Ну, тогда домой поедем.

Постояли еще немного, и я спросил уже другим голосом:

— А ты заступишься, когда тетка Анна приедет?

— Боишься?

Я промолчал. И Степанида сказала:

— Обязательно заступлюсь. Хватит ей командовать. Ты теперь и сам взрослый. На-ка, бери деньги, покупай билеты. А я отдохну покамест...

Жизнь тетки Степаниды с новым замужеством вошла в спокойные берега, и это сразу же отразилось на внешности: она сильно раздобрела. У мужиков, как сойдутся трое-четверо, только и разговору о ней. Невольно слушая эти разговоры, я злился на отца: чего ему надо в тайге? А жене без него проходу нет.

Сегодня Степанида с утра стирала на берегу, возле бани, а мы с дедом под яром чинили лодку. Дед вырезал из старой жести заплаты, прилаживал к ним байковые лоскутья и прибивал все это к днищу перевернутой лодки. Днище чинено-перечинено. И что за чертов старик? Первый в деревне плотник, столяр, бондарь. А лодчонку выдолбить не может. Сегодня я спросил его об этом. Дед держал в губах маленькие гвоздики, которыми «пришивал» жестяные заплатки. Посмотрел на меня, как на дурачка, высыпал в ладонь гвозди, сказал:

— Чунарь ты, чунарь и есть. Бестолочь, да и только. Одно дело кадку собрать или гроб сколотить, а другое — лодку развести...

— Что мелешь? Разводят гусей, а лодки долбят.

Дед опять, как прежде, посмотрел на меня и сказал: Вот я и говорю: вроде большой, а голова не кумекает. Больше ничего не скажешь? Ты видел хоть одну тополину в лодку толщиной? Долбят... Выдолбить всяк дурак сможет. А вот развести ее после этого — голова нужна! Каждый к своему делу с малолетства привыкает. А если мы начнем друг у дружки дело перебивать — морокуй, что получится?

Я решил, что с дедом мы все равно не поймем друг друга.

Позади скрипнула уключина. Я обернулся. Возле берега, помахивая веслами, плыл на пестро раскрашенной лодке Филя Гапончик. Он поздоровался с дедом, а проплывая мимо Степаниды, притормозил лодку, сильно гребанувшись назад. Что-то сказал Степаниде. Та, локтем согнутой голой руки отбрасывая со лба волосы, мельком глянула на нас с дедом, засмеялась. Филя поплыл дальше и вскоре скрылся за островом.

Я забеспокоился. Филя, ушедший в бакенщики, на острове вырыл себе землянку. А я там недавно поставил новенький перемет, присланный отцом из тайги. Уж если найдет его Филя — ни за что не отдаст. Надо плыть на остров, переставлять. А дед с утра затеял починку лодки, конца этому не видно. Вот уж и обед прошел.

Степанида выполоскала на мостках белье, развесила на тыну и ушла с прутом на огороды. Наверно, за теленком. Время к вечеру скоро повернет, а дед все кряхтит да постукивает молоточком по днищу. Я совсем измаялся: «Эх, если бы не боялся водяного, давно бы убежал к Самоловному перекату и перебрался бы на остров». Там теперь совсем неглубоко. Коням до брюха едва достает.

Все-таки я пробрался на остров перед закатом. Спрятал в кустах лодку. Побежал в забоку — мелкую рощицу в ложбине. Перемет стоял на месте. Я спрятал его подальше и спокойно отправился домой. У Самоловного переката, не доходя шагов двадцати до землянки Фили Гапончика, услышал в кустах разговор. Бросился в траву, по кромке берега пополз на голоса. На небольшой затененной полянке под широкой черемухой сидела Степанида.