Михаил Воронецкий - Новолунье

Устоявшийся с годами порядок был настолько всем в деревне привычен, что, когда тетка Симка затеяла было строить новую избушку, соседки терялись в догадках:

— Не иначе Серафима мужика в дом приведет.

— Голова два уха, — отрезал мужик. — Соображение у тебя есть или нет? На кой шут ей тратиться, если мужика привести надумала? Придет — он и позаботится.

— Дожидайся, как же, позаботится. Много вы у нас заботитесь. На что уж Ганька Кузькин с Егоркой Ганцевым лес плавят, а живут в таких избах, в какую добрый хозяин и скотину не загонит.

Мужик сдвигал на ухо шапку, доставал папиросы и закуривал. Ответить супруге ему нечем, так как он вспоминал, что и сам уж лет двадцать собирается перетрясти избушку, доставшуюся в наследство еще от дедушки, да так все и не выбрал времени подходящего. Он пускал дым в окно и задумчиво улыбался тому, как дым мягко расползается по стеклу, и говорил:

— Что ж строиться, когда председатель переселить в

Шоболовку сулился.

Тетка Симка не зря сокрушалась, что стайка осталась в тот день без крыши: так она и стояла потом несколько лет, а корова и овечки по-прежнему зимовали з сенях.

В прошлом году летом дядя Егор забрел к тетке Симке выпивши и попросил «добавки». Она его угостила. «Раскупечившись», дядя Егор пообещал со следующим плотом приплавить жердей из тайги — на крышу для стайки и на ограду. Слово свое сдержал. Вернувшись на отдых из Минусинска, где сдал в контору очередной плот, пришел да и сам поставил и крышу, и ограду.

Сегодняшний конфуз с крышей был, вполне понятно, дяде Егору не по душе, и потому он входил в ограду молча. Мой отец, видать начавший скучать без дела, был рад случаю помахать топором и, не скрывая этого, шутил:

— Сама, кума, виновата. Пожадничала. Вот дядя Егор и проучил тебя. Нам эти штучки-дрючки хорошо известны. Возьми сапожника — так норовит подметку прибить, чтобы через месяц отлетела. Стекольщик по ночам стекла в окнах бьет. Расчет прямой: прочно сделаешь — себя без работы оставишь.

— Так я ж задаром, — приостановился дядя Егор.

— Это первый раз. А на второй, глядишь, чего-нибудь и обломится.

Ларька между тем делал круги возле Нюрки и даже попробовал дернуть ее за косичку. Но она так саданула его, что он сразу потерял к ней интерес. Пошел следом за мной к мужикам.

Дядя Егор осматривал груду рухнувшей крыши, а отец курил в сторонке.

— Хорошо, корову успела выгнать, — сказал он, — а то бы изувечило.

— Она у меня в стайке летом не ночует. В огороде. Привычная. По грядкам никогда не ходит.

Дядя Егор, расшвыривая колом жерди, спросил:

— А где же подпорки к стропилам? Что-то я их не вижу.

— Какие подпорки? — спросила встревоженно тетка Симка. — Это — что по углам стояли?

— Ну да.

— Так кто их знал, что они подпорки. Я думала, что так что-нибудь.

— Индюк думал да в суп попал. Куда делись?

— На растопку сожгла. Дрова-то у нас знаешь какие. Ни мужика, ни лодки в доме. Зимой ракитник из-за реки сырой возим. Пока растопишь, так всех богов помянешь.

— Ну вот и ясно-понятно все, — сказал дядя Егор, бросая кол. — Верхний-то венец совсем сгнил, а заменить нечем было. Я из жердей к стропилам подпорки соорудил. Сожгли их — стропила и распались.

— Да-а, история... Ну да уж делать нечего, придется собрать заново. У меня в салике есть кое-что такое, что подойдет. Вот и заменим верхний венец — подходяво будет.

— Помогите, мужики, — сказала тетка Симка, — расквитаемся, за мной не пропадет.

— Ла-а-адно, — протянул отец, — расквитаемся... угольками на том свете.

Когда кто-нибудь из заезжих людей спрашивал Серафиму, почему она не выходит замуж, она, прихорашиваясь и лукаво щуря глаза, говорила:

— А с какой стати мне обузу на душу брать? Ведь вы, мужики, для баб сущая обуза. Еду вам готовь, белье вам стирай, а взамен что? Да еще вон некоторые выпить любят. Иной налижется как черт, припрется домой — жена и возись с ним, да еще ублажай его, черта поганого. Ему нужды нет, что пьяный, хоть выжми, он туда же. Нет, нагляделась я на это кино, так мне теперь мужика и на дух не надо.

Серафима — баба «магнетическая», как назвал ее один какой-то уполномоченный. Но как ни вился вокруг нее уполномоченный, а уехал несолоно хлебавши. С тех пор ездить в колхоз перестал. За это председатель первое время благоволил к ней, но потом, когда новый уполномоченный попортил ему немало крови, он изменил свою точку зрения.

— И чего тебе стоило приласкать разок-другой. Уж я бы в долгу не остался, — шутил председатель.

— Вы, Антон Дмитриевич, — говорила она с явно наигранной обидой в голосе, — совсем не имеете права мне такие вещи говорить. Это вы своей бабе могли бы с полным правом посоветовать, а то ведь она у вас одна, а вы, я смотрю, за полгода ни разу ее не попроведывали.

Троилин вздыхал, одутловатое его лицо увядало, и он больше об этом не заговаривал.

Серафима хорошо знала, что жена председателя осталась в городе. Знала, что Троилин далеко не равнодушен к ней, Серафиме, но ни разу этим не воспользовалась. В колхозе не было принято заготавливать дрова для колхозников. Да и где их было брать на безлесном берегу? То, что приплавляли из тайги, шло в контору, в школу, в медпункт... А колхозники обеспечивали себя дровами кто как мог. Тех, у кого были лодки, снабжал Енисей: когда таяли снега в саянской тайге, таежные реки, выходя из берегов, несли в Енисей столько всякого бурелома, что его хватало всем живущим на его берегах на всю зиму. Но у Серафимы лодки не было, а с берега багром много ли наловишь — так, для растопки только. Топила Серафима печь кизяком, соломой, сырым тальником с островов, да и то раз в сутки. Спали с Нюркой в морозные ночи на печи, под двумя одеялами, а сверху полушубок набрасывали.

Все это знал я хорошо. После истории с подпорками, которые сожгли на растопку, я решил помочь тетке Симке заготовить на зиму дров. Тем более что ни мне, ни Ларьке делать было нечего, а рассчитывать на большую рыбалку с отцом сейчас, пока он не перетрясет стайку, нельзя. У него такой характер: если взялся за какое дело, не бросит, пока не сделает.

— На Нюрку мне плевать, — сказал я озадаченному Ларьке. — Я тетке Симке добра хочу. Хорошая она баба. С теткой Степанидой дружит уж сколь лет.

Ларька стоял рядом, чертил босой ногой на песке какие-то каракули, опустив голову, спросил:

— А ты о цене заранее сговорился? Мое мнение такое, что надо сразу же твердую цену установить, чтобы потом обиды не было. Да и не худо бы задаток какой-нибудь получить. Ты бабам-то особенно не верь, это такой народ...

Я сначала подумал, что Ларька шутит, но, по мере того как тот излагал свой взгляд на дело, понял, что без денег Ларька за дровами не поплывет. А бросить его одного в деревне неудобно — все-таки гость. Решил пойти на хитрость.