Михаил Воронецкий - Новолунье

— Давай так: приплавим первую лодку пусть она посмотрит. Если предложит хорошую цену, будем еще плавить, если не додумается, так и быть, скажем, что больше не будем плавить. Согласен?

Ларька почесал в затылке:

— Что ж с тобой делать, если ты такой боязливый. По мне, так лучше сразу ясность иметь. Но уж так и быть, рискнем одной лодкой. Как говорится, испыток не убыток.

Поплыли.

Остров Самоловный, куда сегодня решили мы плыть за дровами, почти напротив деревни. Поставив лодку наискосок, я стал учить Ларьку грести в лопашнях. Ларька засмеялся:

— Да что ж тут учить? Сяду и начну грести.

— Посмотрим.

Ларька помедлил с минуту и взмахнул веслами. Получилось то, чего он никак не ожидал: правым он загребал, а левым в это время тормозил лодку. Пробовал загребать левой — правая невольно тормозила. Ларька вспотел, но я молча наблюдал за ним. Да и некогда было помогать ему. Поминутно приходилось править кормовым веслом: неровная гребля лопашнями то и дело ставила лодку то против течения, то, наоборот, по течению. Я кинул кормовое весло на упруга и пересел в лопашни. Ларька переполз на кормовое сиденье. Ходить в лодке на воде он еще не мог и, глядя, как я спокойно прошел с кормы на нос, даже не колыхнув ее, удивлялся:

— Ходишь как по земле.

— А чего ж тут не ходить. Волн-то нету. Вот когда буря захватит и яманы побегут...

— Какие яманы?

— Ну, волны у нас так зовутся. Не сами волны, а верхушки волн. Когда на них смотришь с берега, они сверкают белой пеной, как будто яман бородой трясет. Вот и прозвали их яманами. А теперь вот смотри, как грести надо.

Я поднял весла одновременно, отведя их назад. Потом глубоко утопил в воду, резко откинулся назад и пружинисто потянул на себя лопашни. Лодка рванулась вперед.

— Понял, как надо?

— Понял. Но сперва ходить меня в лодке научи.

— Да это проще простого. Раскинь руки и иди.

— A-а, — запротестовал Ларька, — сам небось ходишь — руками не машешь, а меня учишь, чтобы девчонки смеялись. Нет!

— Не гнед а саврасый. Ты хочешь и курицу съесть, и яичко снесть. Ничего не выйдет. Хочешь по реке плавать — учись, как говорят.

Самоловный, видимо, когда-то, очень давно, был частью берега. Но потом поднимавшаяся весной вода прорвалась в один из логов, отделявший большую часть вдающегося в реку берега, размыла его — так образовалась неширокая протока, к осени высыхающая. Зато весной протока вспучивается, бурлит, но — заросшая по дну раскоряченным кустарником — она плотно заклинивается всевозможным таежным хламом, в котором застревают коряги и даже бревна.

Заросший столетними кряжистыми тополями берег людьми почти не заселен: деревня от деревни далеко. Таежное добро, застреваемое в протоке, никто не трогает. Мусор летом высыхает и становится таким легким, что ветер к осени его начисто выдувает, оголяя древесину покрупнее, которая будет лежать здесь до следующего половодья, чтобы унестись с первой полой водой куда-нибудь к низовьям. Там все это с годами зарастает дикой травой. А случайный охотник, заметив край подгнившего бревна, присядет отдохнуть на нем. Закурив, он будет поглядывать и удивляться: откуда, дескать, здесь среди тополей и черемух оказался гладко выструганный ствол лиственницы или кедра?

Мы с Ларькой в Самоловной протоке, к этому времени совершенно пересохшей, нашли немало всякого добра. Выбирали что посвежей да посподручней брать. Оно бы и хорошо, да таскать все это к лодке, увязая по колено в илистом песке, далеко. Умаялись крепко, а перед тем как плыть домой, присели отдохнуть.

— Завтра, если все пойдет по-хорошему, — сказал я, на Черемшаниху поплывем. Оттуда заходить на шесте подальше, да зато сушняк на себе не таскать. Там протока втрое шире и глубокая. Даже осенью не мелеет. Подплывай к берегу и с лодки выбирай в кустах, что тебе надо.

— А мне ничего, — довольный, развалился Ларька на сильно нагретом переднем сиденье. — Подумаешь, потаскали немного. Жрать лучше будем. Ты это хорошо сделал, что меня к себе пригласил. И ты не бойся, веслами грести я быстро научусь. Так что тебе не придется одному лодку переть.

— Весла-то что. Главное, на шесте идти. Километра два придется подниматься, чтобы в протоку нашу попасть. Груженую лодку сильно сносит, потому ей ходу такого нет. Вот ты и пойдешь на шесте сегодня. А уж завтра, как на Черемшаный поплывем, оттуда на шесте попеременно стоять будем. А то далеко одному-то. Да и с непривычки.

— А если далеко, так, может, опять сюда поплывем?

— Не-е, здесь успеется. Надо там сначала хороший сушняк взять. А то вдруг вода поднимется — тогда там все, что есть, как корова языком слизнет.

— Да откуда воде подниматься? Сам же говорил, что в конце мая разливается, когда снега в горах таять начинают. А сейчас вон смотри — горы синие. На самых зубцах только белые, так это ледники, они никогда не тают.

— А дожди?

— Что дожди?

— Ты знаешь, какие дожди в горах бывают? Не-ет? Ну вот, а говоришь. Отец вон рассказывает... Как зарядят, так на целую неделю. Реки в одну ночь из берегов выходят, бывает, что заимки сносит. Летом-то воду не ждут, не то что весной, а она ночью как хлынет, только держись. А о дровах и говорить нечего, ни одной коряжки не останется.

— Ладно, — сказал Ларька, не меняя позы, — мне хоть куда, я на все с удовольствием. На Черемшаниху так Черемшаниху. Я ведь и насчет денег утром просто так говорил.

Лодка была нагружена так, что борта высовывались над водой не более, чем на два пальца. Чтобы не зачерпнуть, приходилось плыть очень осторожно. Ларька выдохся еще у противоположного берега, где он пихался шестом, растрачивая силы вдвое больше, чем это требуется даже при самой незначительной сноровке. Теперь притих и молча смотрел на приближающийся берег. Лодку, сильно сносило по течению. Причалили за деревней, у входа в протоку. Чуть передохнув, стали пробираться на веслах под обрывистым берегом.

Я весла опускал так осторожно, что лодка шла совсем бесшумно. Показался упавший с обрыва почти истлевший плетень давно брошенного огорода, подмываемого весенним половодьем.

Вдруг над обрывом, в кустарнике, кто-то заругался.

— Кыш, проклятые! Нет на вас погибели, на чертей окаянных! Чтоб вам провалиться в тартарары и ни дна вам там и ни покрышки! Не успеешь прогнать — уже опять черти несут... Ларька заулыбался.

— Вот это закручено, я понимаю, — сказал он, задрав лицо кверху, и качнул лодку так, что она зачерпнула воды.

— Это Нюрка, — сказал я, недовольный тем, что лодка «хлебнула», — гусей погнала под увал, вот и повторяет мать. Ты как-нибудь подкарауль ее за деревней, когда теленка пасти будет, вот наслушаешься — уши завянут. Я как-то хотел тетке Симке рассказать, да потом одумался.