Ибрагим Рахим - Судьба

Да, не узнаешь города с первого взгляда.

И только мальчишки в мокрых трусиках все так же прыгают с железных перил моста в мутный Салар. Но это были уже другие мальчишки.

Далеко же он ушел, однако! Очень уж захотелось пройтись по городу ранним утром… А теперь настал рабочий час, наполнились автобусы до отказа. Толпы на остановках рассосались…

Бардаш вдруг спохватился и переставил часы. Ведь в Ташкенте начинали жизнь на час раньше! Он заторопился, но мысли о прошлом еще не оставляли его.

Вспомнилось, что на его веку ташкентцы проверяли часы по выстрелу крепостной пушки. Каждый полдень она грохотала со стены. Когда-то, при царе Горохе, это делалось для устрашения населения, но население привыкло к ней и говорило: «Ага! Пушка! Пора идти молиться. Уже двенадцать». Никто не пугался, человек все приспосабливает к своим нуждам. Теперь на каждом углу, в каждом сквере висели электрические часы, и пушка давно умолкла, возможно, стала музейной реликвией…

Бардаш помнил еще и Пьяный базар на площади, где сейчас, излучая спокойное кремовое сияние знойного камня, стоял театр имени Навои, цвели розы, и струи фонтана падали дождями в бассейн, окутанный прохладой. Тут теснились лавки и чайханы, где можно было выпить и закусить, воздух тут был пьяным, воздух забыл о трезвости, хотя сытно пах закуской, бараньим салом, луком. На его глазах ломали все эти лавочки… Рухлядь рассыпалась, и пыль летела над городом…

Обгоняя Бардаша, быстрым шагом, почти вприпрыжку, через площадь бежали девушки на гвоздиках, с европейскими прическами и золотыми часиками на руках… Ах, девушки! Косы очень вам пошли бы! Косы — это красиво, дорогие студентки! Коса — узбекская прическа, такая же, как русская. Посмотри, Бабетта, вон идет девушка с косой, толстой, как канат, которым скрутишь руки любому молодцу, и длинной-длинной, чуть ли не до пят. Вот это коса! Бабетта не слышит и не завидует… Идет, цветя и лучась.

Платья! Хорошо, что платья ярких национальных расцветок сохранились, даже на Бабеттах. Красные, желтые, фиолетовые, зеленые, золотистые пятна, от которых кружилась голова… Каждая земля одевалась по-своему и людям подсказывала, как одеваться. Бардаш смотрел на девушек и парней, а думал о Ягане и о своей молодости… Он им не завидовал, но, кажется, им проще живется и легче любится…

Впрочем, так всегда кажется со стороны. И это значит…

Что же сказать о тебе, брат Бардаш? Уже не скажешь, что ты возмужал. Или повзрослел. Это значит, что ты стареешь. Да, брат, стареешь, хоть и стоишь на пороге отцовства.

А может быть, Хазратов написал жалобу в ЦК? Вдруг наперерез лирическому потоку, как кошка через дорогу, пробежала новая мысль. Но отрывали бы его из-за такой жалобы от дела? Черт возьми!

Да, черт возьми, хотя он и записал себя в старики, считая, что незаметно где-то перешел роковую черту, он еще не стал им, потому что, скажу вам по секрету, ни один уважающий себя старик не станет заранее разгадывать то, что ему пока неизвестно. Ибо даже кишлачный мудрец знает, что обдумаешь и пятое и десятое, а жизнь обязательно преподнесет одиннадцатое. Пора бы это знать и городскому!

А вот и здание ЦК. Здесь скрещивались нити жизни, здесь билось ее сердце, и прикосновение к этому пульсу всегда наполняло его чувством ответственности за чью-то жизнь.

По тихой лестнице шли редкие встречные, разговаривая о своих заботах.

В приемной его не заставили ждать.

— Здравствуйте. — Высокий, моложавый и легкий в движениях человек, с сильно припорошенной серебром головой, вышел из-за стола навстречу. — Как самочувствие?

— Отлично, спасибо.

— Очень рад. Такое самочувствие от вас и требуется, потому что предстоят большие дела.

Бардаш хотел сказать, что и сейчас они, бухарские газовики, делают дела немаленькие, но промолчал. Об их делах секретарь ЦК знал хорошо. Значит, предстояло что-то большее по сравнению с Бухарой, с Газабадом, рождающимся в пустыне…

Он сел в кресло и приготовился слушать, но уже через две минуты они оба стояли у карты, занимавшей стену кабинета против окон, искали и быстро находили на ней далекие, но знакомые по названиям места… Оренбург, Свердловск, Челябинск…

— Вы представляете себе газопровод длиной в две тысячи километров, в две нити, из сердца пустыни в топки Урала, на заводы Свердловска и Челябинска? Сегодня Челябинск самый закопченный город в нашей стране, а ведь это он дает всем, в том числе и нам, и трактора, и нужнейшие станки… Ему есть отчего закоптиться. Когда же придет газ и челябинцы увидят над собой голубое ясное небо, они скажут: «Спасибо Бухаре!»

— Да, это замечательно, — подтвердил Бардаш.

— Вопрос о строительстве газопровода Бухара — Урал рассмотрен и практически решен. В этом семилетии газопровод должен стать реальностью. — Секретарь ЦК по-товарищески положил руку на плечо Бардаша. — Большая работа. Ну как, вынесут наши плечи?

Бардаш смотрел ему в лицо, в заразительно сверкающие глаза, испытующе проверявшие его, и ждал.

— Вам предлагается стать парторгом ЦК на стройке газопровода.

У Бардаша сдавило дыхание, словно накатилась такая большая волна, что ее требовалось перестоять молча. Не каждому выпадало счастье пройти по следам разведчиков до Аральского моря и дальше, куда они не ходили, дать дорогу открытым ими богатствам. Для людей.

— Ну как? — переспросил секретарь ЦК.

И сам не зная почему, то ли оробев перед грандиозностью замысла, то ли от смущения, от неожиданности, Бардаш сказал:

— Не знаю… Еще много незаконченных дел… И нет большого опыта партработы…

— Свои дела вы закончите… Пока ученые разрабатывают проект, мы должны знать, кто будет его осуществлять. Есть охота?

Тогда Бардаш сказал просто и честно:

— Есть. Большая.

— А теперь рассказывайте о делах незаконченных…

Они накурили, как обычно, горку сигаретных хвостиков в черной пепельнице. Бардаш вспомнил и о плачущем битуме, и о недостатке труб. Трубы Анисимов брал прямо с платформы — не успевали подгонять поезда… Как же будет, когда пойдут на Урал?

Секретарь ЦК засмеялся, сказал, что о трубах для себя Урал подумает, а насчет битума тут же позвонил в институт, заметив, что такая жалоба уже была и он разговаривал с учеными.

— Вот видите, — он положил трубку. — Они предлагают сразу после очистки хлорвиниловую обмотку. Никакого битума и никакой бумаги. Зайдите к ним, захватите с собой группу испытателей на трассу…

— А это любопытно! — хлопнул кулаком по ладони Бардаш. — Любопытно! Химия!

Пора было прощаться.

— Разрешите мне на день задержаться в Ташкенте, — попросил Бардаш.

— Семейные закупки? — улыбнувшись, спросил секретарь ЦК. — Чего в Бухаре не хватает?