Ибрагим Рахим - Судьба

— Нет, — сказал Бардаш. — Со мной слепая девушка. Хочу показать врачам…

— Родственница?

— Нет. Это в двух словах не расскажешь…

— Давайте в четырех, — сказал секретарь ЦК, осторожно глянув на ручные часы.

Может быть, его интересовала история человеческой жизни. Может быть, он пользовался случаем изучить будущего парторга ЦК на уральской трассе еще с одной стороны.

И Бардаш рассказал об Оджизе и Хиёле, Сурханбае и Халиме-ишане… А секретарь сказал ему:

— Вы же прирожденный партийный работник! Это просто здорово, — он так и сказал «здорово», — что наступление техники вы связываете с наступлением духа! А то бывает, построят вместо мечети кинотеатр, люди до кино и после кино молятся дома… Нет, хорошо… Не надо ли помощи? Я попрошу позвонить в больницу.

— Спасибо, у меня там друзья со студенческих лет. Надеюсь их найти…

— Ну, смотрите. Я помогу.

В приемной ожидало много людей. Их скопилось больше, чем хотелось секретарше, и она проводила Бардаша неприветливым взглядом. Но все равно никто из них и никто вообще сегодня не мог быть счастливее его. Перед ним открывались такие просторы, что первоначальная точка, Газабад, действительно становилась лишь маленькой точкой на карте.

И никому не будет так трудно, как ему.

А Ягана? До чего ему сейчас не хватало ее! Может быть, без него родится ребенок. Без него начнет ходить… Он будет заскакивать домой наездами, палетами, встречаться, отмечать на дверном косяке, как вырос сын, и считать новые морщинки у ее глаз. Ведь эта работа на два с лишним года… Он остановился на лестнице… Ягана будет бурить скважины, чтобы новый газ питал новые очаги здесь и на Урале, а он — укладывать в землю бесконечную нить труб под пески, под солончаки, под волны Аральского моря, под луга, под болота, под леса, под горы…

— Это очень хорошо, милый, — услышал он голос Яганы и даже оглянулся исподтишка.

Никого не было рядом, но он слышал ее голос, так бывало не раз, что уж тут поделаешь!

На улице потяжелел воздух, пекло сквозь листву. Бардаш поискал монетку в кармане и остановился. Стеклянная будка телефона-автомата была рядом между углом портального выступа и водосточной трубой. Он стал ждать, пока девчушка с большим бантом в косе выскочит из будки. А та все щебетала и щебетала и хихикала, отворачиваясь от Бардаша. Она то пожимала плечами, то кивала головой и опять вертелась, как рыбка в аквариуме. Выйдя, она одернула платье на боках и спросила:

— Дядя, какая это улица?

Ее совсем не занимало, что это за важное здание, около которого стоял автомат, здание, где денно и нощно пеклись о ее судьбе, ей было важно скорее попасть на свидание.

— А вам куда надо?

— На Пушкинскую.

Бардаш довел ее до угла и объяснил, как пройти.

— Зинаида Ильинична!

— Да зовите меня просто Зиной! Что это такое? И по телефону — Зинаида Ильинична и сейчас… Заладили! Проходите, проходите, Оджиза, я уже знаю, как вас зовут, — Бардаш Дадашевич мне все рассказал. Вот буду назло называть вас Бардаш Дадашевич. Как там Ягана? Сто лет ее не видала! Вечность! Сто лет — ведь это вечность, да?

— Мы не виделись лет пятнадцать.

— Тоже вечность… Время-то какое! Космическое время!

Зина и тогда была пухленькая, а теперь посолиднела, потяжелела, покрупнела. Знаменитый врач, положение обязывает.

— Вот вам, Зиночка, наша бухарская красавица.

Бардаш хотел сказать что-то еще, но Зинаида Ильинична остановила его рукой, попросила помолчать, а Оджизу посадила к свету и начала осматривать. Она открывала ей веки и нацеливала в глаз лучик света, разглядывая что-то сквозь лупу.

— Катаракта, — положив лупу, обронила она.

— Есть надежда? — спросил Бардаш.

— Очень большая.

Они говорили по-русски, но голоса звучали, так, что Оджиза догадалась.

— Я буду снова видеть, доктор-апа?

— Конечно. Организм молодой, крепкий. Стыдно смолоду не добиться того, чего хочешь, — ответила ей Зинаида Ильинична по-узбекски.

— И деревья, и птиц?

— Конечно.

— И облака? И звезды? — спрашивала она как маленькая.

— Всё.

— И себя я увижу в зеркале?

— Это тебе принесет только радость. Не бойся.

— Буду знать, куда ступает моя нога.

— А сейчас давайте чай пить. Помните, Бардаш, мое клубничное варенье? Вы съедали по банке, когда я приносила в общежитие.

— Его варила ваша мама, кажется.

— Теперь варю я.

Они еще о чем-то говорили, что-то вспоминали свое, шутили, смеялись, а на лице Оджизы не мерк отсвет счастливого ожидания. Завтра! Завтра! Пройдет ночь, и она переступит порог дома, куда людей вводят за руку и откуда они выходят без посторонней помощи. Маленькой мать рассказывала ей разные сказки — страшные и чудесные. Все их она понимала, и когда безнадежная тоска охватывала ее в минуты одиночества, она отыскивала доброго волшебника и он открывал ей глаза. Она играла в зрячую. Как зрячая ходила по саду, наклонялась к цветам, разговаривала с веточками черешни и с ягодами, которые нарочно оставляла в укромных местах. Но однажды она долго шепталась с двумя ягодками, сережкой висевшими на тонком прутике у забора, а потом протянула руку, чтобы попрощаться с ними и рука ее ничего не нашла. Кто-то, может быть, даже мать, сорвал ягоды, не зная, какой удар наносит Оджизе. Она опять почувствовала себя слепой и еле дошла до дома… Чуда не было. Больше она не обращалась к волшебнику. Никогда.

А теперь снова вспомнила о нем.

Добрый волшебник, проснись, не опоздай. Оджиза откроет глаза, чтобы увидеть свет… Свет, а не только темень, темень…

Утром через весь Ташкент они поехали в городскую больницу, где заведовала глазным отделением Зинаида Ильинична. Их везло какое-то большое сооружение, больше самолета, в нем было много шумного, меняющегося народа, а над крышей его изредка что-то потрескивало, и называлось это непонятное едущее, потрескивающее, говорливое нечто — троллейбус. Так сказал, наклонившись к самому уху Оджизы, Бардаш-ака.

Было еще рано, и в одном месте навстречу попалась поливальная машина. Ее усы, задевая траву и стволы деревьев, шумели, как ниспадающие струи фонтанов на площади Навои. Скоро она увидит и эти фонтаны, и эту машину, и этот троллейбус. Над ее головой люди говорили о строгом профессоре, о футбольном матче, о ленивом мальчике, который не хотел даже подмести двора, убегал на реку или на Комсомольское озеро купаться, о новом кинофильме про веселых девчат. Скоро она увидит и Комсомольское озеро, и веселых девчат, и кино, ведь она не была там ни разу.

— Вставайте, Оджизахон, мы приехали.

— Уже?

— Разрешите, пожалуйста.

Бардаш-ака взял ее за локоть, и они пошли. Люди, кажется, уступали им дорогу, затихая… И в этой тишине им, наверное, было слышно, как колотится сердце Оджизы.