Ибрагим Рахим - Судьба

— Он экскаваторщик.

— У нас для него дело есть.

— Говорит, не хочу я золотым карасям пруды рыть, когда в колхозе ни лишней копейки, ни лишнего грамма горючего…

Вон как уже заговорил! Золотым карасям!

Возле чайханы начали рыть большой, как Ляби-хауз, водоем. Не понимали, как его не хватало Бахмалу. Не понимали, что изменения должны быть на виду, иначе что же это за изменения?.. Конечно, хауз мог бы и потерпеть, но Хазратову не терпелось. И в том далеком дне он видел, как сидели гости на паласах возле пруда, нахваливали Хазратова и кормили рыб, а те угодливо виляли хвостами. Рыбы виделись золотые и красные… И эта фраза о золотых карасях особенно задела Хазратова.

— Без него построим, — оборвал он разговор.

Но к Акбару Махмудову решил присмотреться.

До сих пор, глядя в тот, одному ему ведомый день, он как-то не видел лиц. Автомобильного слесаря, бывшего арбакеша, он рассмотрел на доске почета, и хорошо, что случай привел его сюда. Всё всё нуждалось в обновлении! Если они передовики, то надо сверху золотом написать: «Слава передовикам!» И выглядеть они должны, как передовые люди. Что это за обросший человек в клетчатой рубахе без одного зуба? Бригадир-овощевод? Разве ему некогда побриться и не на что вставить зуб? Безобразие! Старуха с кипой хлопка у груди… Чего она его так обнимает? Никто не собирается отнимать. Косынка на самых глазах. Нет, нет!

Он велел пригласить хорошего фотографа и всех переснять в праздничных платьях и костюмах. Стариков и старух вообще поменьше… Щит для доски сделали новый, красиво выкрасили, все чин чином. Только одного он не заметил, что так удивило Сурханбая… На прежних снимках были живые люди, уставшие и счастливые от работы, и Сурханбай жадно завидовал им и понимал, откуда у них берется счастье. А эти не знали, куда смотреть, куда деть руки, не занятые ничем, и выглядели парадно и жалко… Но, может быть, так и требовалось — ведь Хазратов был большим начальником, он лучше знал. Кишлачные остряки бросали на ходу:

— Нашу доску теперь из Бухары видно.

Они, конечно, имели в виду только то, что она стала на метр выше.

Но это были еще не главные беды.

Сельхозбанк, который не жалел кредитов, видя, как разворачивается колхоз, вдруг прикрыл кассу, когда Хазратов разбежался на «еще и еще». Пар выключили на полпути. Строили молочную ферму с автопоилками, рыли пруд, строили новое здание правления, привезли и сложили под навесом две сотни газовых плит, и на тебе — ни гвоздя, ни плотника!

Хазратов три часа тряс душу из бухгалтера.

— Они ставят палки в колеса! — кричал он. — На словах они за развитие села!

— Они хотят, чтобы мы развивались за свой счет.

— У нас хорошее хозяйство!

— В хорошем хозяйстве и козел должен давать молоко. Бухгалтер подсчитывал убытки.

Он, этот тощий человек с гуляющим кадыком, тоже не хотел понимать, в чем дело, называя убытками совершенно необходимые расходы на билет. Дайте приехать! Но ни дома, ни в банке крик не помог, и Хазратов сразу приостановил выдачу авансов колхозникам. На него насело до сих пор послушное правление. Каждую графу расходов он должен был защищать, как диплом. В полях и на фермах начались разговоры о том, что председатель думал о костюме, а не о желудке. Вспомнили о невыполненном обещании расширить ясли. Жаловались, что молодым женщинам приходится носить с собой люльки с детьми и вешать их на ветки тутовых деревьев возле хлопковых полей.

— Рожали бы меньше! — ворчал Хазратов.

Молодухи стали смеяться, что нарушили планы председателя.

Хазратов попросил секретаря пресечь позорящие его разговоры, а тот ответил, что лучше всего это сделать, поговорив с людьми. Назревало собрание, про которое Сурханбай услышал, что будет разбираться «конфликт» между председателем и колхозниками. Он не очень понимал значение слова, но зато видел, что делается. Глаза у колхозников зорки, язык — язвителен, руки — крепки, трудно вести дела, не считаясь с людьми… А на чьей же стороне он, Сурханбай? «Как бы то ни было, он мне зять, муж моей дочери… А вдобавок — в этом богатстве и мой хлеб насущный…»

Жили они на разных половинах, но в этот вечер Сурханбай забрел в комнату зятя, постучав в дверь. Вопреки ожиданию, Хазратов был весел. И Сурханбай сразу увидел, отчего.

— Давай еще рюмку! — скомандовал Азиз жене.

Вся семья сидела за столом, перед главой желтела бутылка коньяка. Азиз налил себе, запах напитка ударил в нос, и старик невольно поморщился.

— Жена, — засмеялся Азиз, — наш отец набожный ходжи. Воздержанный человек. Когда он будет переступать порог в рай, у него понюхают рот…

Он пьяно шутил.

— Оставьте его, не настаивайте, — попросила Джаннатхон.

— Выпьем за здоровье детей!

— Мне как раз не хотелось бы, чтобы дети смотрели в эти рюмки, — пробормотал Сурханбай.

— А ну, марш отсюда! — крикнул Азиз.

Дети, шумевшие вокруг стола, не поняли, за что их гонят, но подчинились жесту и словам отца. Словно он смахнул их рукой.

— Ну?

— За детей я рад выпить, — неожиданно сказал старик. — Пусть будут счастливы.

Он взял свою рюмку и перелил из нее коньяк в пиалу. Потом протянул руку за бутылкой и наполнил пиалу до краев. Азиз смотрел с восхищением. А старик, закрыв глаза, поднял пиалу обеими руками, пригубил и выпил все до дна, как кислое молоко.

— Видала, как пьют святые! — засмеялся Азиз.

— Ой, погибель моя! — вскрикнула Джаннатхон.

— Он молодец!

— Если ты считаешь это геройством, зятек, то с сегодняшнего дня я буду выпивать за тебя всю твою водку и весь твой коньяк. Пускай в ад отправят меня, а не тебя.

— Не наливайте больше! — скандально звенящим голосом сказала Джаннатхон.

Но Азиз уже наполнил и пиалу и рюмку.

— Вы станете обыкновенным пьяницей! — закончила она и вышла, хлопнув дверью. Воздух комнаты содрогнулся от рывка ее тяжелеющей фигуры. Сурханбай ухмыльнулся и сказал:

— Если урожая не будет, то и жена слушаться перестанет…

Слова его застряли в возбужденном мозгу Азиза.

— Вы о чем пришли говорить со мной?

— О конфликте.

Азиз расхохотался.

— Еще и вы будете учить меня! Все умней председателя! Все до одного.

С непривычки у Сурханбая немного заплетался язык, как чужой, но мысли были ясные, а в горьких глазах прыгала какая-то смешинка.

— Я не умней, — ответил он, простодушно покачав головой. — Я старше, очень длинную жизнь прожил, очень… Добрый ангел не знает того, что знает старый человек. Сказать — мое дело, прислушаться или нет — твое.

Азиз скрестил руки на груди, отставленными локтями уперся в край стола и, нагнув голову, изобразил терпение.

— Может быть, слова мои будут колки, — продолжал Сурханбай, — но ведь враг потешает, а друг говорит прямо… Ты прими мои горькие слова, как мед, зятек. Я вижу на пасеке, как трудятся пчелы. Собирая по капельке нектар, они накапливают богатство.