Ибрагим Рахим - Судьба

— А у вас все богатство на уме?

— Не мое, зятек, не мое. А ты знаешь, почему прежние люди, например, мой отец, были богатыми?

— Еще бы не знать! Они драли с нас, бедных, шкуру!

— Это правильно. Богатых сделали богатыми бедняки. Но еще… еще они умели превращать копейку в рубль, а ты только тратишь… Они были жадными, скрягами, а ты очень уж разбрасываешь деньги. Лопатой! Сыплешь зерно, а яйцами не интересуешься.

— Что, что? — не понял Хазратов.

— Настоящий дехканин левой рукой дает курице зерно, а правой берет у нее яйцо. А ты…

— Хватит! — Азиз ударил кулаком по столу. — Мне не интересны ваши байские советы!

— Блеск наводишь, — договорил Сурханбай.

— Да, навожу! Где я, там все должно блестеть!

— Вот и получается: на брюхе — шелк, а в брюхе — щёлк…

— Вы просто пьяный! — Азиз еще раз трахнул кулаком по столу, и в комнату тут же влетела Джаннатхон. Видно, она обеспокоенно подсматривала в замочную скважину. — Вы слышали, что болтает ваш отец?

— Нет, я мыла посуду и не слышала… А что?

— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — сказал Сурханбай и замолчал.

Джаннатхон растерянно смотрела на них. Хазратов налил себе рюмку, быстро выпил, не закусывая, и, загремев стулом, встал и забегал по комнате. Джаннатхон знала такие минуты — он искал повода для бури. Гнев его требовал выхода, как те самые подземные газы, от которых трескалась почва. Джаннатхон замерла в ожидании, не зная, защищать ли ей отца или выдворить, чтобы успокоить мужа. Но Азиз вдруг повернулся и сказал:

— Хорошо, все это и без вас легко понять, а что делать?

— Свинарник, — просто ответил Сурханбай.

— Что?

— Свинарник. Свиньи быстро растут и дают много мяса. Мясо нужно и строителям газопровода, и горожанам.

— А вы будете возиться со свиньями? Вы сами!

— Конечно, буду, — так же просто сказал Сурханбай. — Я ведь хочу помочь тебе.

— Ну, и пойдите к свиньям! К свиньям!

— Спасибо, что доверяешь.

— Отец действительно думает о вас, а вы на него кричите! — вмешалась Джаннатхон.

— Неважно, доченька! — засмеялся Сурханбай. — Это вино кричит. Вино только в бутылке держит себя спокойно, а внутри человека оно бунтует.

И Азиз подивился и позавидовал тому, как старик умеет вести себя. Он пил до утра. Он думал. Может быть, свинарник и был выгодным делом, но ему требовался такой ход, чтобы одним ударом вывести колхоз из финансового прорыва и всем заткнуть глотку. Обещаниями не отделаешься… Если бы что-то придумать, он мог бы оттянуть собрание… Ведь сейчас уборка… А там!

Думалось о том, как уберут хлопок… Как придут газопроводчики, а у них в домах уже газовые плиты… Как газетчики приедут в Бахмал… Газопроводчики могли бы сняться с Азизом, как со старым другом… Скоро они уже будут здесь…

И тут спасительным светом вспыхнули затравленные и покрасневшие глаза Хазратова. Вот где можно выудить большую золотую рыбку! Он припомнил, о чем говорили газовики, — им придется сломать в Бахмале несколько общественных построек и домов, стоящих на трассе газопровода. Трасса не умела петлять. За это они щедро платили. Шли по кишлакам с растопыренными карманами.

Утром он позвал к себе тощего бухгалтера. Тот гнулся, словно за эти месяцы еще больше постарел от неудач. Боязливо стоял и не смотрел в глаза. Азиз смолоду запомнил, что таких людей надо сламливать, не давая им опомниться.

— Дела у нас неважные, — начал он.

Бухгалтер кивнул.

— Значит, надо брать у того, кто богат.

Бухгалтер пожал плечами: он не знал, у кого.

— Газопроводчики, — сказал Хазратов. — Они сломают у нас кое-что… Так вот… Надо оценить это повыше, чтобы покрыть прорехи. Сломают, а деньги в колхоз, и следа не останется. Можем сделать?

Он говорил об этом, как о нужде насущной, как о единственном спасении.

— Можем, конечно, можем, — ответил бухгалтер, вздохнув, как на похоронах. — Одна только есть помеха.

— Большая — маленькая? Обойдем!

Бухгалтер стрельнул кадыком, сглотнув слюну, и прикрылся рукой: от председателя пахло капитально.

— Говори, какая помеха?!

Тогда бухгалтер сунул руку под китель и вынул партбилет в синей обложке.

— Вот эта. — Он показал и стал поправлять загнувшиеся уголки обложки. — Простите, Азиз Хазратович. Я никому не скажу. Вы нетрезвый. Но я… не обходил этого никогда и обходить не хочу. — Он спрятал партбилет. — Стар уже… Удивляюсь я вам, молодым…

И хотя у Хазратова были седые волосы, вокруг лысой головы сзади и на висках, для тихого человека, закрывшего дверь его дома, он был молодым.

В благословенные времена не надо было затрачивать слишком много усилий, чтобы узнать будущее. Стоило только взять карандаш, клочок бумаги, написать на нем волнующий вопрос и засунуть записку в ветровое отверстие надгробия Исмаила Самани в парке культуры и отдыха нашей Бухары, полной самых неожиданных чудес. Через некоторое время с другой стороны, в таком же отверстии, появлялся ответ. Если он вам нравился, вы одаривали монетой одного из мальчишек, обтирающих спинами кирпичные стены мавзолея. Вы не скупились…

Обожженный кирпич мавзолея золотился… Разбегаясь, плоские плитки вычерчивали затейливый орнамент, нежный и неповторимый. В оные времена народные мастера не знали других украшений, кроме этой узорчатой кладки. Ночами, под молодым месяцем, бледный кирпич завораживающе голубел. Красив и загадочен мавзолей Самани, и недаром его ветровые отдушины назвали воротами судьбы.

В самом деле не даром, если вспомнить, что за каждый ответ в руки мальчишек ложилась монета, а из их рук, как и полагается, она попадала к автору ответов.

Сколько-то лет назад археологи, изучающие гробницу, обнаружили подземный ход и солидное вместилище под узорчатой кладкой, где, кроме двух гробов, мог спокойно усесться в предначертанный аллахом вечерний час кто-то живой. Например, автор ответов. Но ведь его никто не видел…

И когда подземный ход был замурован, ответы стали приносить, как вестники судьбы, те же мальчишки. Наступление науки религия истолковывала как преследование и добивалась снисхождения. Ведь преследуемых жалеют. Она тоже ученая, эта религия…

В один далекий тоскливый вечер Джаннатхон прошла по тенистой аллее к стрельчатой арке мавзолея, полюбовалась им и сунула в руки мальчишки записку, адресованную прямо аллаху, не кому-нибудь. «О аллах! Будет ли у моей подруги Яганы ребенок?» Может быть, с тех пор все и не клеилось у нее в доме оттого, что аллах рассердился на нее? «У таких богомерзких людей не бывает детей», — ответил он. Но ведь Джаннатхон послала записку от доброго сердца. Ее никто не просил об этом. Просто Ягана сидела вечером в гостях и так завидовала, глядя на живот Джаннатхон, беременной последним сыном, что подруга не выдержала… И за плохой ответ она хорошо заплатила…