Ибрагим Рахим - Судьба

Этот дом и не ждал, что в него вернутся хозяева. Он забыл, как звучат людские голоса на рассвете, как зевают дети во сне, как смеются гости… Он забыл, как дышит очаг, рассыпая угольки возле топки…

Пришлось вспомнить. Хозяева вернулись.

Правда, не очень-то они щадили терпеливые старые стены, а дети и вовсе не берегли ни дверей, ни окон, толкали их изо всех сил и били кулаками. Оказалось, что двери чересчур сильно скрипели, а окна ссохлись, растеряли замазку, обшелушились…

Хазратов доверил ремонт дома жене, а сам без проволочек погрузился в дела колхоза. Ему не хотелось терять ни дня. В Бахмале обрадовались земляку, но слухи пошли разные. Кто говорил — спасибо, прислали толкового человека на работу, кто говорил — перевели, а кто поправлял без лишних фраз — турнули. Хазратов сразу заметил это — люди не очень-то выбирали выражения, не церемонились. Ну что ж… Тем крепче он закусил удила и потянул вперед, не рыща по сторонам, а мысленно уже видя тот день… тот день, который только и служил ему утешением.

Будет еще такое, что и Сарваров пожмет ему руку. И Бардаш стесненно подойдет поздравить. Этот день обязательно придет, иначе не стоит не только жить, но и думать о жизни. А за этим придет возвращение… Чего? Потерянного… Славы, почета, доброго имени… Да, да, доброе имя вернется на крыльях славы. Разве вы не знаете, как они высоко поднимают? Мелких пятнышек прошлого на них не видать…

Он знал, какой он сделает колхоз в Бахмале. Сюда будут приезжать за опытом со всей республики, а не со всей округи. Будут приезжать ученые. И руководители правительства и партии. В гости, как домой. И в один прекрасный момент они увидят, что Бахмал слишком маленькое дело, ну, просто пустяшное хозяйство для хазратовских рук…

Землякам понравилось, что председатель не выглаживал и не выхаживал собственного дома. Там хлопотала Джаннатхон, и каждый, кто мог, был рад помочь ей, и вот уже и окна заиграли свежей покраской, и новые двери в пятнах шпаклевки повисли на петлях, а потом и они масляно засияли, как в больнице, белым светом, и над высокой трубой нового очага во дворе завился первый дымок, а под свежим навесом плотно улеглись напиленные и нарубленные коряги саксаула.

Хазратов вроде бы и внимания не обращал. Только про саксаул сказал жене.

— Зачем столько? До зимы у нас газ будет.

Он решил, что Бахмал будет первым газифицированным кишлаком — в Фергану за плитами уже поехали откомандированные доставалы на двух грузовиках, а бухгалтер, покряхтев, снабдил их наличными, вырученными от продажи меда.

Бахмал издавна славился пасекой. И бахмальский мед на бухарских базарах знали. На мед всегда был спрос. Это ведь восточное лекарство. Другие пускают мед в производство — в пироги, в печенье, а бухарцы едят, как есть. Натуральный. Они хитрецы. «Мед и сам сладкий, — говорят они, — зачем его еще чем-то подслащивать? Только аромат перебивать…» Мед ели с горячей лепешкой. И румяная хлебная корочка держала прозрачный наплыв пахучей и липкой медовой массы, а та растекалась, торопя едока поскорее отправить лакомый кусочек в рот, и аромат хлеба и аромат меда уживались так дружно, что от их объятий чуточку кружилась голова.

Правда, на выручку от меда недавно хотели расширить ясли, но и с газом отставать не стоило, и бахмальцы не сердились на председателя. Тем более поначалу…

Им понравилось и то, что важный зять не прогнал от себя Сурханбая, история которого стала известна каждому встречному-поперечному. Не то чтобы в кишлаке забыли, как он бежал с родной земли, а видели, что человек вернулся без лукавства и хватил горя. Нужда учит… Видели в нем старика. У кишлачных жителей глаз прост, как у детей, здорового — в поле, больного — в постель, обманщика — под палку… Не в буквальном смысле, конечно, а в фигуральном, но порядок такой… А стариков к тому же не обходят вниманием, помня, что все будут стариками.

Сурханбай работал на пасеке, качал мед, а жил с Джаннатхон и внуками, вечерами помогая им прибираться в доме и во дворе Хазратов словно и не замечал его. Ему, собственно говоря, было все равно. Но бахмальцы-то этого не знали…

Хазратов спешил: еще до уборки хлопка были созданы две строительные бригады из нанятых рабочих. Ремонтировали гараж, пристраивали к нему мастерские, навес для тракторов и сельскохозяйственных машин. Главный механизатор из недавнего посыльного на побегушках вдруг стал важной фигурой с ключами в руках от всей техники и горючего. В машинах чуял Хазратов силу и твердой рукой вводил в колхозную жизнь промышленные порядки. На любой рейс — путевка, на каждую каплю бензина — наряд…

Как-то вечером к нему прибежал домой возбужденный колхозник, вытирая сальные руки о рубашку, стал рассказывать, что получил телеграмму — сын возвращается из армии; вот зарезал барашка, зовет к себе председателя, будут соседи, а сейчас просит машину, к поезду, встретить сына. Ему пришлось раза три повторить, пока Хазратов понял, в чем дело. Машины он не дал.

— Опоздаю, — сказал тот.

— Надо было раньше…

— Работал.

— Где?

— На автобазе.

Широколицый, в фуражке с глянцевым, надломленным козырьком, он улыбался, объясняя все сначала в четвертый раз, ругая почту, радуясь приезду сына, который, конечно, будет работать механизатором, подсчитал, сколько километров до вокзала и обратно, и не знал, куда кидаться — бегом на вокзал или готовить плов. К тому же мать собирается.

Но Хазратов не ронял авторитета переменой решений. А закон для всех один: для личных нужд колхозный транспорт не давался. На плов он не пошел и уж не знает, как они там встретили демобилизованного. Да и самого солдата не видел, — вместо того, чтобы стать механизатором на уборке хлопка, солдат ринулся строить газопровод, деньга прельстила, конечно… Вот вам и родители на доске почета! Он позвал партийного секретаря, чтобы обратить внимание на возмутительный факт, а тот, пощипывая усы, сказал:

— Обиделись они.

— На кого?

— На вас, Азиз Хазратович. Сына встретил на дороге, со станции шли пешком, плов соседи доварили. Зря вы к ним не заглянули, хоть бы скрасили… Сказали словцо для сердца.

— Сердце мое на работе. И у них должно быть там.

— Акбар Махмудов передовик… И жена тоже… Как назло! — улыбнулся секретарь, подхлестывая то ли невольно, то ли намеренно самолюбие Хазратова. — А сердце — оно не только на работе, оно и дома…

— Значит, мне ходить по улице и нюхать, из какой трубы идет запах плова? Не буду.

— Не войдешь в дом — не войдешь и в сердце, — только и заметил секретарь. — Плохо получилось.

— Плохо получилось, что их сын уехал из колхоза. Из-за обиды сразу бежать!..