Ибрагим Рахим - Судьба

— Я думаю, жена члена партии Дадашева не должна была обращаться к подруге с просьбой разведать ее судьбу аллаха через гробницу Самани?

Ишан, не стесняясь, усмехнулся. Эта записка, конечно, могла повредить Бардашу.

— Что же вы хотите от меня за нее? — спросил, еще больше прищуриваясь, Хазратов. — Ведь вы и куриного помета не отдадите даром.

— Я хочу свадьбы, — сказал ишан. — Свадьбы Хиёла и Оджизы. Это в ваших руках.

Он и забыл, что в руках Хазратова была записка. Хазратов держал ее долго в неподвижных пальцах, потом разорвал пополам и все быстрее стал рвать на мелкие клочья. Он стиснул их в потной руке и всем корпусом повернулся к ишану.

— Прочь отсюда! — сказал он визгливо. — Прочь! Значит, это ты сидел в мавзолее Самани? Наглый плут, обманщик, вымогатель! Тебя будут судить. — Голос его дрожал. — Прочь! Торгуешь, значит, святой «почтой», сволочь!

Ишан попятился, а Хазратов все кричал. Ишан скрылся за дверью, побежал через двор, а голос Хазратова догонял его.

Замолчав, он обессиленно привалился грудью к столу и, как часто с ним случалось теперь, долго смотрел пустыми глазами в прошлое. Каждый вчерашний день казался ему лучше сегодняшнего. Кто искал у него поддержки? Ишан? Как это случилось? Почему? Надо было испить всю чашу, чтобы увидеть, на какое дно ты упал.

Оджизе всегда казалось, что в эту минуту Хиёл будет рядом с ней. Не мать, не отец, а Хиёл. Плохо ли, хорошо ли, но так уж устроена жизнь. Я думаю, что это хорошо, потому что в жизни самое главное не терять, а приобретать друзей. Это, собственно, и есть жизнь.

Но Хиёла не было сейчас рядом.

С глаз Оджизы только что сняли повязку, и Зинаида Ильинична просила ее открыть глаза, а она боялась…

— Ну же, Оджиза, ну, глупенькая, ну, смешная… — уговаривала тихонько сестра.

Слипшиеся ресницы Оджизы дрожали.

Хорошо, что рядом была эта сестра.

Они подружились не сразу. Оджиза узнавала ее по громким туфлям. В этих туфлях она подбегала к постели прощаться.

— Ну, до завтра, — говорила она и убегала, а туфли стучали, как будто куры клевали пустую миску.

— Почему у вас такие громкие туфли? — спросила как-то Оджиза.

— Потому что они на гвоздиках, — засмеялась сестра.

— На гвоздиках?

— Вы одна в таких ходите?

— Нет! Все ходят! Сейчас это модно.

— Я тоже коротышка… — сказала Оджиза, помолчав.

— И вы купите себе туфли на гвоздиках. Обязательно.

Сестра часто присаживалась возле ее кровати в свободную минуту, и Оджиза перебирала ее мягкие и теплые пальцы. Однажды спросила:

— А у меня не останется шрамов на лице?

— Нет, вы станете еще красивее!

— Вы сказали, что я красива? — не поверила Оджиза.

— Была бы у меня ваша красота! — просто воскликнула сестра.

Оджиза все собиралась с духом попросить ее написать письмо Хиёлу, но стеснялась. Сказать о любимом… Это было труднее всего. А в последнее время ею начали овладевать тревога и тоска. Зачем ей глаза? Может быть, Хиёл забыл ее?

И вот ее просят:

— Ну, открой глаза… Открой же!

С ней все говорят на «ты», как родные, и больше нельзя ждать и обманывать себя и их, если ей так и наречено прожить, не узнав, какие они все. Она открывает глаза, и в них льется свет, и в слезах и тумане перед ней расплываются лица, из которых, еще не веря себе, она первыми узнает полное круглое лицо Зинаиды Ильиничны и длинное, долгоносое, большеглазое, самое красивое на свете лицо «своей сестрички».

Потом ее снова бинтуют, но неудержимый свет остается в ее глазах, забыть его невозможно, и только в палате Оджиза вспоминает, что, кажется, никому не сказала ни слова, а ей хочется кричать, что она видит, и она ждет сестру… Но все уже и так поздравляют ее.

Нет, мы не знаем, что мир полон чудес на каждом шагу. Розы, воробьи, молодые тополя… Все это чудеса. В разрывах тени, у ног Оджизы, лежит солнце, и это тоже чудо. Раньше она ощущала солнце как сплошной поток. А солнце разрисовало всю землю узорами! В выгоревших халатах больные сидят под деревьями. У кого повязки, у кого костыли. Оджиза желает им всем выздоровления. Самое главное чудо на земле — этот дом. И она прощается с ним. В палате она обняла спинку железной кровати и погладила всю постель, ставшую для нее второй колыбелью. А сейчас целует и целует Зинаиду Ильиничну, проводившую ее до ворот, как свою вторую мать. Ведь она, правда же, будто бы второй раз родилась на свет.

Ей были знакомы многие слова и кое-какие предметы. А теперь… Вся природа, вся вселенная, от муравьев до птиц, точно свалилась с неба. А трава, а деревья, а цветы на больничных клумбах, они будто только что выскочили из земли. Все потерянное однажды вернулось.

Сестра показала ей обувной магазин напротив больницы. Здесь на деньги, оставленные матерью, Оджиза купила себе красные туфли на гвоздиках. Не будем ее осуждать за это. Ведь она девушка… А туфли — такое чудо! И то, что она едва не упала в них, тоже не заслуживает осуждения. Ведь она надела такие туфли первый раз. Еще научится.

Оджиза не сомневалась, что в этих туфлях ходят быстрее, но не смогла ступить и шагу и понесла их в руках, а сама пошла босиком. Сестра ругала ее как маленькую, а она смеялась. Ей хотелось и видеть, и чувствовать землю. Она словно бы узнавала без слов: это камень, это трава… Люди! Посмотрите на это чудо! Девушка, которая не видела вас, теперь видит, видит!

Люди спешили по своим делам.

Они сели в троллейбус.

— Куда же мы приедем? — спросила Оджиза. — Ведь он привязан к проводам. Мы вернемся сюда?

— Мы сойдем, где нам нужно.

— А зачем он привязан?

— В проводах электричество.

Мир был слишком обширен, чтобы сразу так много узнать о нем.

Она увидела электрические часы, большие, как колесо. А до сих пор время определяла по пенью птиц, по солнцу на щеках. Увидела зонтик из разноцветных долек над тележкой с газированной водой.

— Что это?

— Зонтик.

— Зонтик?

Оджиза вспомнила грассу.

Она сделает такой зонтик Хиёлу!

Вчера она видела в больнице, в комнате отдыха, телевизор. В маленький, меньше подноса, экран влезли и дома, и люди… А тут, на улице, один дом стоит такой высокий, что его никак не оглядишь!

Сестра проводила ее до аэродрома. И долго Оджиза махала ей рукой, глядя в крохотное окошко самолета на загородку, у которой толпились люди, хотя соседка сказала ей:

— Не машите. Она вас не видит.

Но ведь и девушка «на гвоздиках» махала ей оттуда. Значит, они видели друг друга…

И Оджиза полетела за своим сердцем, потому что сердце ее уже давно было далеко.

В Самарканде к самолету подъехал бензовоз, и, гуляя под диковинными арками виноградных беседок, Оджиза наблюдала, как заправляют горючим быструю птицу. Один молодой узбек в тюбетейке и комбинезоне стоял на крыле самолета, другой, совсем парнишка, — на бензовозе. Что-то гудело. Она выбирала, на кого похож Хиёл. Она не сразу поняла, что они делают, ей рассказал об этом попутчик. Мир вырастал из прежних рассказов отца и матери, как из детских одежек. Она смотрела не только сквозь тьму, но и как бы сквозь время.