Ибрагим Рахим - Судьба

Были больные. Как одержимые, они напирали вперед, и то и дело их кучки вспыхивали криками, как сухой хворост, облитый керосином, от прикосновения огня. Больные думали не о вере, а о себе. Ишану даже не надо было особенно внушать им, что у них отнимают последнюю надежду. Он испугал их, что ее отнимают навсегда, а ведь еще могут заболеть и дети этих больных… Втайне люди полагали, что аллах увидит их преданность и расплатится исцелением, а ишан допустит безвозмездно к источнику, потому что тоже увидит…

А еще были и одержимые, самые настоящие… Те уже давно жили вокруг мазара табором, жгли ночами костры, и если бы им ишан сказал, пошли бы и подожгли вагончики буровиков, и сам Газабад, и все на свете, только бы ишан сказал… Ибо они ни о чем не думали и ничего не ждали от жизни. Они уже давно жили бездумным поклонением.

Ишана пока не было видно, ишан прятался за толпу, и люди кричали бессмысленно и тупо, готовясь встретить бранью и камнями всех, кто осмелится пойти на них. И первых — кяфиров, которые всегда идут первыми, увлекая за собой мусульман, забывших законы своей земли и свою веру.

А навстречу толпе шла девушка.

Она двигалась по горячему песку тихо, оступаясь, как слепая, но выискивая глазами кого-то в толпе. Лицо ее было бесстыдно открыто, но к этому давно привыкли даже одержимые. Иногда она останавливалась и через головы людей смотрела на шест, густо обвитый разноцветными ленточками и несущий жесткий, негнущийся флаг со звездой и полумесяцем над мазаром, смотрела на забор, скрывающий могильные плиты и стены домика, возле которого изнемогали от жары две акации. Они росли здесь как чудо, и это чудо стоило шпану большого расхода воды… Но ведь и сама вода была здесь чудом.

Девушка снова переводила глаза на толпу.

Оджиза искала отца.

Он не хотел показываться. Люди пришли защищать то, что им было дорого. А Халим-ишан с удовольствием уехал бы отсюда, чтобы не разжигать и не сдерживать страстей. И за то, и за другое могли заставить отвечать. И если он не уехал в последний миг, то лишь потому, что появилась эта девушка…

Ишан и не заметил, как он растолкал людей и вышел на два-три шага перед ними.

— Господи, боже мой!.. — воскликнул он, пораженный.

Оджиза посмотрела на него, да, она посмотрела… она его видела.

— Дочь моя! — крикнул ишан, и толпа затихла и слилась с тишиной пустыни, слабый ветер теперь только подчеркивал эту тишину.

— Ата! — крикнула Оджиза. — Отец!

Никогда еще Халим-ишан не испытывал такого беспокойства. И он забыл, для чего собрались эти люди, для чего сам был здесь… Он помнил только ночи, проведенные без сна в тоске по дочери, и дни, полные обиды… Сколько раз он мысленно выручал ее из беды и сколько раз он думал, что, может быть, дочери сейчас лучше, чем было. Но с этим рушилась вся опора его собственной жизни, и он тряс головой, отгоняя от себя дурные мысли, и растил в себе злость, пока душа не закипала…

— Ты зачем пришла? — спросил он остановившись.

— Папа, — сказала она. — Папа! Я вижу вас! Мне вернули зрение!

— Никто не может вернуть того, что отнял аллах, — величаво сказал ишан, с трудом удерживая равновесие на трясущихся от волнения ногах. — Раньше ты не видела ничего, кроме бога. Теперь ты видишь мир, но не стала ли ты слепой? Остался ли в твоей душе бог? Отвечай! Зачем ты пришла?

— Папа! Я вижу вас!

Лицо ишана помертвело, как кусок глины, но сейчас он не был больше отцом или только ее отцом, он был наставником многих. Он чувствовал себя последним оплотом и последним героем веры, некогда сиявшей над Бухарой, венцом ее славы для всей Азии.

— Отвечай!

— Скажите всем, что хорошие люди вернули мне счастье. Хорошие люди! Они хотят сделать жизнь лучше для всех. Пускай наши старики помолятся за них, если им так нужно молиться!

— Эти хорошие люди восстанавливают детей против родителей! — закричал ишан. — Ты не дочь мне! Ты мне больше не дочь!

Чем выше он поднимал руки для проклятия, тем истошней и уверенней становился его крик.

— Гоните ее! Гоните ее! Проклинаю! Проклинаю!

Толпа очнулась. В Оджизу полетели комья глины. Она не закрывалась от них руками. Первый же комок, попавший в нее, она подняла с песка и приложила к лицу. Земля рассыпалась в ее пальцах и потекла по щекам, повиснув белой пылью на ресницах. Люди замешкались, не понимая, что она делает.

— Уходи отсюда, дочка! — мирно пригрозил ей один из седобородых. То ли он был потрясен тем, что произошло на его глазах, то ли видел в ней все же дочь ишана, то ли просто пожалел хрупкую девушку.

— Это моя земля, — ответила Оджиза. — Никто не может меня прогнать отсюда.

С ревом и натугой разбрасывая из-под колес песок, к ней приближались два самосвала с людьми.

— Оджиза! Оджиза! — встревоженно кричал с подножки Хиёл.

Еще вчера Надиров сказал Бардашу, что тот придумал плохую штуку. Бардаш в обычной своей шутливой манере ответил, что не он придумал ее. Но Надиров не был намерен шутить. Он повысил голос. Всем было известно, что, когда Надиров расстроен, он кричит громче всех.

— Мазар — это вонь! — кричал он. — Вонь! Его надо засыпать землей — и всё! А вы хотите затеять вежливые разговоры с ишаном. Веером над вонью помахивать… Я пущу бульдозеры — сразу разбегутся. А потом пусть жалуются на меня, куда хотят.

— Ну так что же получится? — улыбался Бардаш. — Конечно, от бульдозеров старики и больные разбегутся и еще долго будут рассказывать, как их разгоняли. Вы хотите отогнать их от себя, и только. А я хочу, чтобы они сами ушли. И задумались.

— Динамитом надо разнести этот мазар! — кричал Надиров.

Так уж вышло, что Оджиза услышала этот крик и утром, никому не сказав ни слова, ушла к мазару пешком. Пока Хиёл догадался, пока Бардаш собрал тех, кто был под рукой… Одним словом, началось не так, как он думал.

Самосвалы заслонили Оджизу от орущих людей, Хиёл втянул ее в кабину, опасаясь, что опять полетят комки земли, машины подползали все ближе. Толпа не дрогнула, не попятилась, она сбилась плотнее, давно разгоряченная и готовая к жертвам… Попранная вера требовала жертв, и многие находили в этом утешение…

Оджиза плакала в кабине, растирая грязь по лицу. Хиёл совал ей в руки платок, боясь за ее глаза…

— Пусть плачет, — сказал шофер, — глаза ничем так не промыть, как слезами…

Из железных кузовов на землю попрыгали люди, которых собрала свадьба Куддуса. Бардаш говорил с подножки, чтобы его видели все:

— Халим-ишан! Вы выступаете в защиту людей… Не правда ли? Почему же вы не хотите, чтобы люди получили дешевое топливо? Почему мешаете нам, кто добыл это топливо из-под земли?

Халим-ишан заранее приготовился ко многим вопросам и заранее научил стариков, что кричать в ответ, но прежде всего и больше всего он надеялся, что дух веры будут поддерживать проклятья кяфирам, а вокруг Бардаша стояли одни узбеки… К тому же проклятьями было хорошо отвечать на проклятья, а этот Бардаш заговорил почти дружески с людьми.