Ибрагим Рахим - Судьба

К крылу самолета была приставлена лесенка.

Объезжая ее, мимо прокатилась тележка, без верблюда, без коня и без ишака. Она катилась сама собой. И на ней лежали чемоданы и сумки. И стоял еще один парень в комбинезоне, но на черной-пречерной голове его была не тюбетейка, а голубая фуражка с серебристой птичкой, и Оджизе подумалось, что он похож на Хиёла, потому что он пел.

Она обязательно вышьет Хиёлу такую птичку серебристым шелком.

Оджиза подошла к парню и улыбнулась ему, а он, кончив петь, даже не посмотрел на нее и широко зевнул. Все зевал и зевал… Наверное, вчера поздно гулял с девушкой…

Гул самолетных моторов превращался для Оджизы в непрерывную свадебную песню «ёр-ёр», а пассажиры будто бы сопровождали ее в дом жениха. И этот чернобородый индус в тюрбане такого цвета, как лепестки самых бледных роз, и эта маленькая японочка в черных очках, и эти ребята, шумной ватагой сидевшие сзади всех, в хвосте самолета. Наверняка летят со своими рюкзаками и простенькими чемоданами в пустыню, а не к памятникам древней Бухары…

Самолет обгонял землю. Как солончаковая река, она текла назад, отставая. Родная земля… Приникнув к круглому, как блюдце, окну самолета, Оджиза смотрела… По этой земле она ходила, эта земля кормила ее, но, оказывается, есть голод, которого не утолить… Не насытишься взглядом. Это чувство всех охватывает после долгой разлуки с родной землей…

И, словно боясь потерять ее, самолет опустился и коснулся земли ногами. Как мифический конь Долдул, он донес Оджизу до Бухары.

К самолету спешили люди. Ей казалось, что все бегут к ней. Но ее встречал один Бардаш, которому Зинаида Ильинична дала телеграмму.

В тот самый день в Газабаде праздновали свадьбу Раи и Куддуса. Свадьба считалась комсомольской, но плов готовил старый Бобомирза. И хотя пот катил с него ручьями, он бы не управился, если бы на помощь ему не подоспел Надиров. Два бывалых человека повязали головы платками, животы полотенцами, закатали рукава и пошли резать мясо и рубить морковь, пока в котлах топилось сало, а подруги где-то принаряжали невесту. Известно, что в четыре руки дело идет быстрее.

— Давай! — подгонял Надиров помощника, потому что сам сразу захватил командование.

Мельчайшие морщинки, покрывавшие лицо Бобомирзы, обычно лучились, а сейчас застыли, храня выражение какой-то невосполнимой потери. И если раньше никто не видел такого веселого лица, как у него, то теперь никто не увидел бы такого горького. Оно было удивительно искренним. И хорошо, что видел его пока один Надиров.

— Эй, Бобо, — окликнул он, смахивая ножом со стола морковные крошки. — Не праздничный у вас вид. В чем дело? Вы как будто бы постарели.

— Наоборот, помолодел, Бобир-ака.

— Как вам это удалось?

— Сам не знаю. Вчера зашел в спортивный зал, а там ребята забавляются гирями. В молодости я такие камни еле поднимал, когда возили их в Арк, где строили дома эмиру. И вчера попробовал — еле поднял гирю. Выходит, помолодел…

— А-ха-ха! — засмеялся Надиров, стуча ножом по новой груде моркови.

— О-хо-хо! — подхватил и Бобомирза.

Но смеялись они недолго. Надиров понял старого дизелиста и замолчал.

— Стареем, — сказал он, подумав и о себе.

— Да, — сказал Бобомирза. — Хорошая будет жизнь. Лежи дома и кушай плов, как тунеядец.

— Скоро? — спросил Надиров.

Бобомирза виновато развел руками. Когда-то он чернорабочим нанялся на бухарские стройки, потом был водовозом на арбе, а потом арбакешей направили на курсы шоферов, и его направили. Так открылась самая большая любовь в его жизни — любовь к мотору, но не много ей было дано лет… Передвинутся вышки в глубь пустыни, переползут на полозьях по песку тяжелые уральские дизели, чтобы раскопать газ для Урала, а Бобомирзы уже не будем возле них, старик уйдет на покой…

— Я вот думаю, — сказал он лукаво, — может быть, мучалчи [1] Мучалчи — человек, определяющий возраст по двенадцатилетнему животному циклу летосчисления. ошиблись? Когда я родился, грамотных не было так много, как сейчас. Эти мучалчи исчисляли возраст человека как хотели, а вдруг мне еще нет шестидесяти? Будет стыдно перед собесом, а?

— Конечно, — поддержал Надиров, зло и жестко постукивая ножом. — Мучалчи могли запросто перепутать. Считали на глазок.

— Все равно когда-то будет шестьдесят, — грустно вздохнул Бобомирза.

Надиров повозил ножом морковные нити по столу взад-вперед, ничего не ответил и застучал снова. Да, все равно когда-нибудь будет…

— Будем спать вдоволь, — сказал он наконец, — и просыпаться не спеша…

— Какая беззаботность! — попытался вообразить Надиров. — Ходи-гуляй куда глаза глядят, и никому ничего не должен.

Бобомирза вспомнил, как он был в отпуске. Ночами разговаривал с женой, лениво вставал, когда солнце сквозь шелковицу у окна уже смотрело в комнату, и до полудня все ходил то из дома во двор, то со двора в дом. Заметив, что ему некуда деть себя, жена послала его на базар. Он подивился тому, что под рыночными куполами — в Бухаре сотни лет рыночные лавки прячутся в тени, как бы под глухими каменными зонтами, — торговые ряды отделаны заново, как городские улицы. Понес домой полные сумки — стал задыхаться. Все недуги, как ищейки, начали находить его на отдыхе.

— Вы знаете, отчего это, Бобир-ака? — спросил он сейчас.

— Нет.

— Это от тесноты. Сердцу моему стало тесно.

Жена заметила, что ему скучно, и посоветовала сходить в чайхану стариков. Пошел он туда, надев на себя белые одежды, как мулла, и положив на плечо ватный халат. Под сенью густых деревьев все старики, кому не было лень добраться сюда, сидели и пили чай. К ним прибавился еще один чаевник. Старики беседовали. Здесь обсуждалось все — и газетные, и дворовые новости. А когда не о чем было спорить, говорили о походке тех, кто проходил мимо чайханы.

— Нет, Бобир Надирович, это место не для меня.

— И не для меня, — сказал Надиров. — Можно в гости ходить.

— Ходил. Куда ходил — там мне не нравилось, где не был — там меня упрекали. А жена мне говорила: «Стареешь!».

— Ну и что вышло дальше? — с интересом спросил Надиров.

— Перестал смеяться… И не смеялся до тех пор, пока не вернулся сюда и не зажил с молодыми как молодой…

Ах, молодые! Понимали бы они, как это непросто — прощаться с жизнью.

— Вот что, — сказал Надиров, — я не мучалчи… Пока я управляющий трестом, вы, Бобо-ака, можете не волноваться… Пойдете на пенсию, когда захотите…

…За столами по рукам ходила гармошка. На ней играли то лявониху, то гопачка, то лезгинку, то яблочко, то другой плясовой мотив, в зависимости от того, кто брал ее в руки. Тут были ребята отовсюду, а откуда — по песням можно было судить. За свадебными столами расселись и газопроводчики бригады Сергея Курашевича.