Ибрагим Рахим - Судьба

— Не думай, — сказал он. — Вот, я уже написал в райком о своих ошибках… Признаю, что отстал от жизни… Да, да! Если вода застоится, она портится! Она должна течь! Течь!

Он говорил так, как будто Бардаш не понимал этого, а он его учил. Он кричал и все тыкал листки в руки Бардаша, но Бардаш не взял их, не стал смотреть.

— Смешные мы люди, — сказал он, закуривая. — Виноваты бываем перед людьми, а винимся перед начальством… Может быть, это и заметней, но не так слышно. А?

Хазратов стал медленно сворачивать свои бумажки.

— Ладно, — сказал он. — Я скажу все колхозникам. Сам. А они мне поверят, как ты говоришь?

Глаза Бардаша одобрительно смягчились и потеплели.

— Верить, не верить — жизнь покажет…

Он был прав.

Этот роман кончается, читатель, но ведь жизнь продолжается.

Газ уже стучался в Каршинские ворота Бухары. Известно, что люди, строившие Бухару, не думали об автомобилях. Тем более не думали они о трубах газопровода. Газ подстегивал мысли о реконструкции старого города, где улицы вились, как тропинки, и напоминали безводные арыки под высохшими деревьями…

Ягана, которой не сиделось дома, ходила смотреть, как над лабиринтом обреченного жилфонда прошлых веков строили висячий газопровод. Трубы пробегали над крышами, над перекрестками. Газ, как говорил Бардаш, никого не обходил своей заботой, но эти каркасы летучих труб словно отчеркивали и запаковывали ненужную старину для отправки в багаж памяти. История с ней прощалась… Еще недолго…

Как-то, глядя на работу сварщиков, Ягана почувствовала, что у нее закружилась голова. А очнулась она в больнице. Раскрыла глаза, наполненные слезами, и спросила слабым голосом:

— А ребенок? Ребенок?..

И доктор — двоящееся, розовое, улыбающееся лицо среди белого сиянья одежд — сказал:

— Сын.

В это время Дадашев, как и все отцы, уже стоял у дверей родильного дома, растерянно повторяя: «Три килограмма и двести граммов…» А когда его спросили, что передать жене, он робко, как виноватый, протянул букет цветов. Это были тюльпаны, привезенные из пустыни…

Как немеркнущий тюльпан, на площади Светоч Востока пылал вечный факел газа, добытого из-под песков. А на песках коротким цветением дрожала быстрая весна…

Тут она начинается рано. Уже в феврале пробивается травка. И вдруг, на рассвете, пустыня пунцовеет, словно ее всю устлали туркменскими коврами. Но стоит пробежать маленькому ветерку, и вы видите, что ковры живые. Это тюльпаны. Шесть-семь дней на восходе солнца перед вами рдеет фантастический багровый горизонт, и солнце катится по тюльпанам… Земля по краям траншей, идущих от новых вышек, становилась красной от головок срезанных тюльпанов. Парни привозили в Газабад охапки цветов и пели:

И Бардаш привез букетик в Бухару своей Ягане. А еще через месяц они возвращались в Газабад.

Бардаш уезжал на трассу большого газопровода и зашел попрощаться с Сарваровым.

— Жалко мне расставаться с вами, — сказал тот.

— Но ведь это не такая уж для вас неожиданность, — усмехнулся Бардаш.

— Да, конечно, я сам рекомендовал вас…

Они крепко пожали друг другу руки.

Асфальтированная дорога бежала в пустыню вдоль Зарафшана. Зарафшан и сам пока еще тянулся полосой, ровной, как асфальт… Где-то река расширялась, и на ней виднелись острова, как лепешки на подносе. Иногда вода блестела узкой лентой, иногда и вовсе тесьмой среди песков цвета золы, будто на них никогда не цвели тюльпаны. Но река упрямо пробивалась вперед, и вместе с ней пробивалась полоса жизни, стиснутая песками, зеленея садами, растекаясь хлопковыми полями, пестрея кустарниками…

Удивительная река — Зарафшан! Как легенда. С далеких гор она несет свою воду в пески, по капле раздавая ее людям и растениям, цветущим и плодоносящим для людей. Зарафшан не спешит, как Сыр-Дарья или Аму-Дарья, к Аралу. Его не ждут морские рыбы. Где-то незаметно река высыхает, отдав последнюю каплю последнему стеблю…

Редкая река! Она впадает в жизнь людей… И люди называют ее Золотоносец.

Вот и человеку бы такую судьбу, как Зарафшану.

То ли Бардаш думал об этом, то ли шептал сыну, которого держал на руках. Сын спал, пока еще ничего не зная ни про Зарафшан, ни при Газабад, куда они ехали, а Ягана все время поправляла на нем пеленки и одеяльце, следя, чтобы не очень дуло из окна.

На следующее утро Бардаш отправился дальше, за газопроводчиками, оставив за собой наезженные пути.

— Куда? — спросил Алишера знакомый водитель с бензовоза, из которого они заправились.

— В сторону Урала! — ответил Алишер и махнул рукой в глубь пустыни.

Дорог тут не было.

Алишер рассказывал, что его звали работать в таксомоторный парк на новой «Волге».

— Вернусь — успею.

А Бардаш думал, что никогда уже Алишер не захочет крутиться по одним и тем же улицам после этих бескрайних просторов. На этой свободе еще не было ничего, тут все создавалось заново, и это было интересней всего готового…

Солнце росло вширь и ввысь, словно только что вынутое из огня. Ему не мешали ни горы, ни деревья, и оно разбрасывало вокруг себя красные искры. Красный песок скрипел под колесами видавшего виды «козла». Все растения — и пушистые кустики елгуна, и жалкие ежики колючки — словно привстав, смотрели на солнце. Отряхиваясь от песка, они встречали с надеждой день. Кто не видел рассвета в Кызылкумах, может считать все это преувеличением, ну а кто видел — подтвердит…

А солнце желтело, расплескивалось, золотилось, как единственный подсолнух, выращенный в пустыне.

Солнце еще не поднялось над крышами, когда к Ягане прибежала Оджиза.

— Яганахон! Вы отдадите Даврана в наши ясли?

— Вам я его доверяю.

Оджиза работала в яслях, но прибежала она не только потому, что хотела увидеть Ягану и ее сына.

— Почему вы плачете? — спросила Ягана.

— Хиёл уехал.

— На трассу?

— Да.

— Бардаш-ака тоже.

— Если бы взял и меня с собой…

— Но ведь вы ждете ребенка, милая… Мы — женщины, с нами остается их любовь и… и мы гордимся ими…

— Они хитрые, — сказала Оджиза, не стирая слезы, катящейся по лицу. — Они знают, что в разлуке мы их любим больше.

— А когда они возвращаются? — спросила Ягана с улыбкой.

— Ох, эти мужчины, — вздохнула Оджиза. — Нет им никакого покоя!

Но, может быть, за это они и любили своих мужчин.

Ташкент — Бухара — Москва.

Перу Ибрагима Рахима принадлежат романы «Преданность», «Настоящая любовь», повести «Хилола», «Огнероб», «Капитан голубого корабля», «Два брода», киносценарии кинофильмов «Люди голубец» огня», «Прозрение». Его рассказы, очерки, статьи печатались в газетах «Правда», «Известия», «Литературная газета», в центральных и республиканских журналах.