Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

В сне Вальта, похоже, речь идет о сотворении мира (этого?) романа (с. 629):

Я уже толком не помню, как или с чего, собственно, началось это сновидение, но незримый мир, словно хаос, хотел сразу породить всё: один образ почковался на другом, из цветов вырастали деревья, из деревьев – облачные столпы, из которых сверху прорезывались лица и цветы. Потом я увидел широкое пустынное море, на нем плавало лишь маленькое серо-крапчатое мировое яйцо, которое сильно подрагивало. Во сне мне всё называли по имени, но я не знаю, кто со мной говорил. <���…>

«Серо-крапчатое мировое яйцо» – яйцо «кукушки Жан-Поля» (с. 592), которое он подбрасывает в чужие гнезда. Так же, впрочем, поступает и Вальт (с. 595):

Дело в том, что своими поэтическими публикациями в «Хаслауском вестнике» Вальт снискал полнейшее доверие издателя и тот заказал ему целую партию поэтических новогодних поздравлений, приносивших издательству немалую часть прибыли; в эти листки, охотно раскупавшиеся барышнями, Вальт вложил в качестве пожеланий бессчетное количество яиц (снесенных фениксами, райскими птицами и соловьями), которые позже должна была высидеть судьба…

Тема Вальтова сна все та же: звук и отзвук, первообраз и образ как принцип взаимоотношения между материальным и духовным мирами (с. 630–631; курсив мой. – Т. Б.):

Жила-была вечная Сказка – старая, седая, глухая, слепая; и эта сказка часто грезила. Там, глубоко, в последнем закоулке мира, она живет и сейчас, и Бог время от времени навещает ее, чтобы посмотреть: трепещет ли она еще, грезит ли. <���…> Но если когда-нибудь отзвук оборвется, это будет значить, что время уже миновало, тогда вернется вечность и принесет звук; как только всё станет очень тихим, я услышу трех немых, даже Первонемого, который рассказывает себе старейшую сказку; но ведь он и есть то, что он себе говорит.

Первонемой, может, это и есть составитель завещания (или его прародитель), поскольку в архиве Жан-Поля сохранилась такая запись ( Exzerpte ): «Этим первым признаком сознания стало слово души , вместе с ним был изобретен человеческий язык. Даже немой на протяжении всей жизни, человек был человеком, осознавал себя, то есть язык лежал в его душе».

Тоскующий человек, согласно Жан-Полю, окликает вечность (пусть лишь в сновидческих грезах), а вечность окликает его, и в результате этого взаимного окликания человек становится все более совершенным (с. 632–634):

«В правой стране всё спит, – сказал я себе, – однако любовь видит сны». <���…> Но напротив этой утренней зари встала другая утренняя заря: все более возвышая сердце, шелестели они обе, словно два хора, одна напротив другой, проявляя себя в звуках, а не в красках, – как если бы неведомые блаженные существа выпевали радостные песни за спиной у Земли. <���…>…то были лишь два тихих звука, умирающих и пробуждающихся друг для друга; они звучали, может быть, так: „ты и я“; два священных, но страшных звука, извлеченных, можно сказать, из сокровеннейших глубин груди и вечности, – как если бы Бог сказал себе первое слово и сам же себе ответил, первым словом. <���…»>

Роман заканчивается уходом Вульта, что всегда интерпретировалось как окончательный разрыв братьев (в результате их ссоры из-за Вины). В ответ на свой вопрос о смысле только что увиденного – и пересказанного брату – сновидения Вальт получает такой ответ (с. 634):

«Ты это тотчас услышишь, вслушиваясь в свою постель», – ответил Вульт, взял флейту и пошел, наигрывая на ней, прочь из комнаты – вниз по ступенькам – из дома и к зданию почты. Он уже был на улице, а Вальт все еще восторженно слушал, как говорят с ним удаляющиеся звуки, – не сознавая, что вместе с ними удаляется и его брат.

Но чуть раньше Вульт сообщает брату о своих намерениях (с. 628): «Или я не должен сегодня в три часа отправиться на Остров Мошенников ( Spitzbubeninsel ), и разве не стоит уже внизу моя оседланная лошадь?»

Если мы обратимся к теории снов, изложенной в «Музее» Жан-Поля, мы найдем там понятие «мошенническое (или: фиглярское) царство сновидений» ( das Gauklerreich des Traums) и прочитаем, что «взаимодействие между телесным и духовным ни на мгновение не может прерваться, иначе оно было бы невосстановимым; но разве духовное воздействует лишь через мышление, а не еще и через волю, и через сопротивление?»

И далее (курсив мой. – Т. Б.):

Скорее именно духу, как со-творцу сна, мы обязаны тем, что во сне видим ближайшее будущее, например, отъезд , но не ближайшее прошлое. <���…>…когда для нас трепещут все более тихие звуки какой-то удаляющейся музыки , мы уже не можем отличить эти тишайшие, то есть самые далекие, звуки от наших внутренних, то есть самых близких. Слух – это вообще глубина души, а зрение – только ее поверхность; звук заговаривает с глубоко сокрытым порядком нашего Внутреннего и уплотняет дух; зрение рассредотачивает и разлагает его на плоскостях.

В этом сочинении даже появляется образ мозга как врана (курсив мой. – Т. Б.):

Нет такой части тела, для которой возрождение сил было бы более необходимо, чем для самого мозга: он ведь не только служит в качестве духовного повара и врача для всех нервов и, значит, всех частей тела, одновременно как сборщик податей и расточитель, но и является ближайшим и единственным слугой у трона Духа ; непрерывным посредником между ним и чувствительными нервами, а также телесным со-работником во всех бесперебойных, обусловленных волей работах «я». <���…> Можно предположить, что существуют два вида сновидений: стенические и астенические…

И тут мы не можем не вспомнить доктора Шляппке, который «спас» Флитте на его башне, а позже предоставил свой дом в распоряжение того же Флитте и Вальта (с. 332):

Так вот: среди его кредиторов был молодой врач по фамилии Шляппке , который считал себя невесть какой шишкой, но пациентов имел немного, поскольку вытаскивал из них их смертную сущность и пытался ее как-то просветлить. Этот Шляппке целиком предоставил в распоряжение четырех великих брауновских карточных королев четыре камеры своего головного мозга: Стении он отвел первую камеру, впереди; Гиперстении – вторую; Астении – третью; Гиперастении, как важнейшей из всех, – четвертую…

То, что мы узнали о последних снах Вальта (начиная с момента, когда он, отправляясь на танец личин, «пронес себя по улице, как носильщики несут паланкин»), позволяет по-новому взглянуть на описание ситуации в одной из первых глав, «Конном портрете» (с. 94–95; курсив мой. – Т. Б.):

…а увидел он, что его азартно преследует целое воинство, на повозках и в пешем строю: изрыгающие проклятия паломники, семь белых мудрецов, насмешничающих во всю мочь, и знакомый ему студент [Вульт. – Т. Б.]. Человеческий разум явно очень ненадежный инструмент, ведь иначе во всем, что он планирует, важную роль играло бы предчувствие из прежних времен: что собственное прошлое, которое за ним гонится , не только принудит его совершить переход через Красное море, но и само море тоже стронется с места – потому что разум, хоть и восседает на живом передвижном троне , ничего этого избежать не сумеет.